Суворик

                Год назад я писал об этом беспримерном бое («Ваш сын и брат», «Известия» от 2 августа 2001 г.). Наше командование отпустило из Шатоя 2500 чеченских боевиков — расступились, открыли дорогу в Аргунское ущелье. Но десантники 6-й роты 104-го полка об этом не знали, ничего не ведавший командир полка дал им задание занять четыре высоты. Шли спокойно, пока на высоте 776 не напоролись на боевиков. Рота сражалась, удерживая высоту, 20 часов. К боевикам подтянулись два батальона «Белых ангелов» — Хаттаба и Басаева, более 600 человек.

                3000 против 90.

​

                Кто подтянулся к нашим?

                Неподалеку были две роты (одна — разведчиков), около 130 человек, но чеченцы выставили внешнее охранение, наши не стали принимать бой, ушли. Прилетали вертолеты, почему-то без авианаводчика, покружили, дали залп вслепую и улетели (сейчас нашли другую причину — стало темнеть). Фронтовая авиация не была задействована (позже ссылались на плохую погоду — ложь). Полковая артиллерия работала слабо, снаряды едва долетали.

                Роту погнали без предварительной воздушной и наземной разведки.

                Много было преступных странностей.

                Псковичи, военные и гражданские, специалисты и обыватели, уверены, что боевики выкупили у наших военачальников коридор для отступления. (Называли и сумму — полмиллиона долларов.) А на полковом уровне этого не знали.

                Из 90 десантников роты погибло 84.

                Наказали стрелочника: командира полка Сергея Мелентьева перевели в Ульяновск начальником штаба бригады. В стороне остались и командующий восточной группировкой генерал Макаров (шесть раз просил его Мелентьев дать роте возможность отойти, не губить ребят) и другой генерал — Ленцов, возглавлявший оперативную группу ВДВ.

                После публикации я думал, что оскорбленные военачальники подадут на «Известия» в суд. Не подали. И ответа в редакцию не последовало, генштаб и прочие ведомства отмолчались.

                Молчание генералов — как заговор против всех. Молчат, создавая тем самым условия для будущих катастроф.

«Роту подставили»

                О возможном вероломстве военных чинов и героизме 6-й роты я писал. Сейчас скажу о просчетах на уровне роты. Зачем? Хотя бы во избежание новых жертв. Если, конечно, военачальники снова не попрячутся и сделают публичные выводы.

                В январе 2000 года 6-я рота в составе 104-го полка уходила на смену десантникам полковника Исохоняна. Настроение было беззаботно-приподнятое, воодушевлял пример предшественников: под Аргуном затрепали банду Гелаева, уложили более 30 человек, и всего-то две боевые потери за полгода.

                Подполковник А.:

                — Рота была сборной, сформировали перед отъездом. Из-за нехватки младших офицеров напихали людей со всей дивизии, и из 34-го полка набрали, и из своего 104-го, но из других рот. Командир роты Еремин в то время был в Чечне. Готовил десантников Роман Соколов. А в итоге командиром роты назначили третьего, Молодова, он чужой, из спецназа, боевого опыта нет — командовал ротой молодых солдат. Он первым и погиб в этом бою от снайперской пули. Командир — и первый подставился. Комбат Марк Евтюхин, который повел роту на высоту, был в Чечне только месяц — в командировке. Боевого опыта тоже никакого — ни у него, ни у командира полка Мелентьева. На полигоне занимались, конечно, но как… Я думаю, они не были готовы к бою.

                События в Чечне — это уже следствие. Ошибка на ошибке. Евтюхин докладывал одно, а реально было другое. Поднимались на высоту очень медленно, растянулись на три километра, в итоге два взвода поднялись, а третий не успел, боевики расстреляли на подъеме. Роковая ошибка — не окопались. Комбат отправил разведку на соседнюю высоту Исты-Корд, дал команду хозяйственникам приготовить ужин, а вот приказа окопаться не отдал.

                — Если бы окопались, отбились?

                — Да. В горах надо закреплять каждый малый рубеж — отрыть окопы, организовать систему огня. Боеприпасов хватало. Их бы тогда могла взять только артиллерия или авиация, ни того, ни другого у противника не было.

                …На соседней сопке зам Евтюхина майор Александр Доставалов вместе с 4-й ротой окопался. Боевики сунулись, но, встретив отпор, ушли. В роте было 15 человек.

                Когда комбат Евтюхин понял, что дело совсем плохо, связался с Доставаловым: «Помоги». Доставалов с Евтюхиным дружили, во Пскове жили рядом, в одном общежитии. И 6-я рота была ему родная, он прежде командовал ею несколько лет. Но у него был приказ командования: свою высоту не оставлять.

                — Все же, правда ли, — спросил я подполковника, — что дорогу продали, а 6-ю роту подставили — для правдоподобности, чтобы замести следы?

                — Роту подставили. Предательство было. 2500 человек не заметить нельзя. В эту пору еще и зеленки нет.

                И замечать не надо. О боевиках знали, не исключено — их вели. Похоже на правду, что, двигаясь по ночам, они давали знак фонариками и наши не стреляли, не имея приказа. Так это было или иначе — значения не имеет.

Доставаловы

                Василий Васильевич Доставалов, отец:

                — Сынок родился в 1963 году, в Уфе, я там служил. Сразу назвал Александром. Чтобы был Александр Васильевич, как Суворов. Меня переводили в Куйбышев, в Одессу, в Севастополь — там я был уже замкомандира полка. Саша прибегал ко мне в часть, все детство в окружении пехоты, саперов, артиллеристов. В школе дружил со слабыми ребятами и девочками — чтобы защищать. Мы звали его Суворик. «Сам погибай, а товарища выручай».

                К призыву я пошел в военкомат. «Сам пехотный, хочу, чтобы сын служил в элитных войсках». — «В каких?» — «В десантных». Теперь уже я его навещаю — в Рязани. Комбат похвалил: «Если бы все так служили!» И я сына поцеловал. В 1987-м он закончил знаменитое Рязанское училище. Приехал сияющий, в лейтенантских погонах. Никогда этот день не забуду. Мы плакали с женой от счастья.

                Потом — Бендеры, Приднестровье, бои. Я уже в отставке. Писем нет. Оказывается, ранили в плечо. Три месяца провалялся в госпитале: «Папа, пока не приезжай, я худой совсем, потом приедешь».

                А потом — Чечня. На первую войну я его не проводил, он уехал внезапно, мне не сказал, чтоб не волновать. Но куда там… Правду скажу, даже пить начал. Денег не стало. Продал дачу, половину денег везу ему в Чечню: «Саша, купишь себе машину». — «Зачем? Я куплю машину сам». Вернулся — орден Мужества. А у меня — второй инсульт.

                Он жил в Твери с женой и тещей. 3 января звонит: «Пап, спи спокойно, все в порядке». А 4 февраля звоню теще, поздравляю с днем рождения, она мне: «А Саша-то опять в Чечне». Снова не хотел меня волновать, и снова я его не проводил.

                10 февраля принял первый бой, сопровождал колонну, обнаружил засаду. Уничтожил 15 боевиков, колонна прошла без потерь.

                А 29 февраля Марк Евтюхин попросил: «Помоги». И Марк — друг, и 6-я рота — Сашино детище.

*   *   *

                — Помоги.

                Одного слова оказалось достаточно, чтобы майор Доставалов вопреки приказу свыше рванул со взводом на высоту 776.

                Знал ли Доставалов, что идет на верную смерть? Опытнейший десантник — третья война, понял, что комбат гибнет и никто ему не помог. Ночью прошел по тылам боевиков, дважды натыкался на засады, уходил, с третьей попытки вывел взвод на высоту. Без единой потери.

                Минуты счастья. Обреченные люди на высоте решили, что начала поступать помощь, их не забыли, не бросили.

                Доставаловцы сгорели в этом огне все. Сам майор погиб одним из последних.

                Василий Васильевич Доставалов:

                — Мне позвонила из Твери Сашина жена: «Саша погиб!..» Я упал.

                Александр Николаевич Шевцов:

                — Мой Володя тоже был в этом взводе. Он мне письмо написал, как объяснение в любви своему командиру. Замкомбата никогда не называл сына и других рядовых по фамилии. Только по имени или имени-отчеству. И здоровался только за руку. Дисциплина, порядок. Эти ребята за Доставаловым пошли бы в огонь и воду. Они и пошли.

                Когда сын решил поехать в Чечню по контракту, я сказал: «Тебе 21 год, взрослый, решай сам». Тогда казалось, война к концу. Приходит: «Вечером едем». В спортивную сумку накидал мази, одеколон, утюг, крем сапожный для ботинок. Я говорю — ты в телевизор глянь, там грязища, танки буксуют. В резиновых сапогах ходить будете. А еще они с другом накупили конфет, пряников — полсумки. Сладкоежки. Дети, взрослые дети. «Ты же пулеметчик, куда ж пулемет пристроишь?» — «На шею повешу». Я его до ворот части довез, он соскочил и, не простившись, побежал в часть. Как в пионерский лагерь. Я окликнул, он вернулся, мы простились.

                Здесь, в дивизии, вышла стенгазета, в ней рассказ, как блокпост попал в засаду, и мой Володя с пулеметом их выручил.

                Когда принесли извещение: «Пал смертью героя…», у меня два дня волосы дыбом стояли, трясло, мурашки по коже. Всё не хотел верить, пока по телевидению титры не пошли…

                Александр Николаевич ездит на могилу сына каждый день, отвозит конфеты.

Памятник

                Два года назад Владимир Путин предложил создать памятник 6-й роте.

                Установка памятника сопровождалась скандалами (об этом «Известия» рассказывали 3 августа 2002 г.). Победили военные. Несмотря на возражения администрации области, псковской мэрии, родственников погибших, поставили памятник возле КПП 104-го парашютно-десантного полка в Черехе: будет воспитывать бойцов. Сочли дело ведомственным. Возвели 20-метровую конструкцию в форме раскрытого парашюта. Высоко под куполом — 84 автографа погибших десантников, скопированные с их личных документов. «Кому мы цветы носить будем, парашюту, что ли?» — спрашивали родственники погибших.

                На открытие ждали Путина, как-никак его распоряжение.

*   *   *

                Василий Васильевич Доставалов живет теперь за рубежом. В Симферополе. На праздник ВДВ, на открытие памятника не пригласили, но это его мало волновало. Там, в Черехе, могила сына, это главное, раз-два в год он его навещает. А тут возникли финансовые проблемы.

                — Неожиданно ко мне домой зашли крымские десантники, они тоже заканчивали когда-то Рязанское училище. Наверное, ваши «Известия» прочитали. «Вы — Доставалов Василий Васильевич?» Сели. Немножко выпили. Я рассказываю про открытие памятника. «Вы поедете?» — «Нет, ребята, не могу — с пустыми руками». Они говорят: «Это не ваши проблемы». И приносят мне билеты в оба конца. Просили передать Путину: «Русские десантники в Крыму готовы защищать Россию».

*   *   *

                Весь год из головы не выходили шестеро бойцов, оставшиеся в живых. Тот последний, который оставался без единого патрона, когда боевики темной стеной пошли на него, поднял руки: «Сдаюсь». Его ударили прикладом по голове, потерял сознание. Очнулся от холода. Под телом убитого нашел автомат, обошел высоту, раненых не встретил. Он сам рассказал все, честно, как было. Скрыл бы, промолчал — никто бы никогда ничего не узнал.

                Дома он попытался покончить с собой, мать вытащила из петли. Военная прокуратура проводила расследование, криминала, грубых нарушений не обнаружила. Парня, как и других, наградили орденом Мужества. И совершенно правильно. Но боль не утихла: «Почему я не погиб вместе со всеми? Я виноват, что не погиб». Парень не приехал на открытие памятника, оказался в психбольнице. И еще один не приехал: тоже в психбольнице.

                И еще двое не прибыли. Христолюбов и Комаров. Я увидел их в телепередаче «Как это было». Сидели: руки на коленях, глаза в пол. Ведущий пытался выдавить из них, как проходил бой на вершине, страшно было или нет, о чем думали. Они тупо смотрели вниз, как зомбированные. Отвечали тихо: «Да. Нет». Ничего не вспомнили. Как выяснилось потом, и не могли вспомнить.

                Они медленно поднимались на вершину в хвосте третьего взвода, который до сопки не дошел. Христолюбов и Комаров несли печку, пулемет. Когда началась стрельба, подскочил гранатометчик Изюмов, выхватил пулемет и рванул вверх. А эти двое исчезли, появились, когда все стихло.

                Старший офицер Олег П.:

                — Христолюбов и Комаров спускались вниз, прятались в расщелине, услышали стон: «Ребята, помогите!» Это звал старший лейтенант Воробьев, замкомандира разведроты. Оба струсили, смылись. После боя внизу, у подножия сопки, промямлили: «Там, на склоне, офицер остался, еще живой». Когда наши поднялись, Воробьев был уже мертв. Христолюбова и Комарова тоже наградили орденом Мужества. Начштаба полка Теплинский был против, и мы, все офицеры, против, но, видимо, в Москве решили иначе: вся рота — герои. Самое удивительное, Христолюбов и Комаров к этой роли быстро привыкли.

                И еще двое из тех, кто выжил.

                После гибели Доставалова в живых остался последний офицер, старший лейтенант Кожемякин. Он приказал Супонинскому и Поршневу ползти к обрыву и прыгать, сам взял в руки автомат, чтобы прикрыть. Выполняя приказ, оба прыгнули, высота обрыва — с пятиэтажный дом.

                Рядового Александра Супонинского, единственного из уцелевших, наградили Золотой Звездой Героя. ВДВ помогли ему с квартирой в Татарстане. А вот с работой — не получалось: куда ни придет — не нужен. (Так рассказали в пресс-службе ВДВ.) Герою льготы полагаются, путевки, отпуск. Спрятал Звезду — взяли без проблем.

                Я разыскал его телефон, позвонил, сказал, что хочу приехать, поговорить, помочь. «Не надо, — отказался он. — И Золотую Звезду я не прятал. Еду в Псков на открытие памятника, два дня буду проездом в Москве». Оставил номер мобильника, еще какой-то — для связи. Я звонил ему раз пятнадцать. Телефоны молчали. Он решительно избегал меня.

                Я решил ехать в Псков на открытие памятника.

Открытие

                На перроне меня встретил подполковник и потом не отходил. Человек честный, он предупредил: «С родителями погибших вам встречаться не рекомендовано. Офицеры проинструктированы, сами откажутся говорить».

                В ожидании Путина все солдаты и офицеры месяц трудились на уборке воинской части, территория 104-го полка теперь — как английский парк.

                Но Путин не прибыл. И Касьянов не приехал. Прибыли представитель президента РФ по Северо-Западному округу и вице-спикер Совета федерации. Глава администрации Псковской области, мэр Пскова. Из нынешних и бывших военачальников — Шпак, Подколзин и Шаманов. Соблюдали регламент, заведенный на случай приезда президента.

                Говорили торжественно и казенно. Были и те, кто не очень понял, куда попал, вице-спикер СФ почтил память тех, кто погиб «в скоротечном» (!) бою.

                От родителей и вдов никто не выступал. Полковник Воробьев, потерявший сына, подошел к микрофону, но его посчитали человеком от командования: «Он уже не наш». И правда, тоже был доклад.

                Никто из выступавших ни одного из погибших не назвал по имени.

                Василий Васильевич Доставалов попробовал прорваться к окруженной трибуне, но ему загородили дорогу. Подошел, расстроенный, ко мне, отдышался, жара была за 30 градусов, снял пиджак. «Сын на сопку пробился, а я к трибуне не смогу?..» Нет, не пробился. Могучие полковники стояли грудью, точнее, животами.

                Я очень боялся, как бы у старика не случился третий инсульт.

                — Вон он, вон Супонинский! — мой опекун-подполковник показал на очередь выступавших. Телепатия: Супонинский резко развернулся в нашу сторону.

                После его короткого выступления я подошел и протянул обещанные прошлогодние «Известия» — там были хорошие слова и о нем.

                — Я ни о чем говорить с вами не буду! — сощурился недобро, как будто приготовился к рукопашной.

                — Да ведь я же о вас хочу рассказать. Подробнее.

                — Все! Никаких рассказов, — отрезал зло и отошел.

                Инструкция, конечно, была. Но дело совсем не в ней. Единственный Герой России из оставшихся в живых десантников как будто боялся разговора.

*   *   *

                — За что же они на меня так? — На Доставалова было больно смотреть. — За что?!

                — Они боялись, что вы будете говорить о сыне…

                Евтюхина, Молодова и Воробьева навечно зачислили в списки воинской части. А фамилию Александра Доставалова вычеркнули. За то, что кинулся выручать товарищей. Замкомдива так и объяснил отцу: «Ваш сын покинул свою сопку, нарушил приказ». То есть — должен был сидеть и наблюдать, как гибнут товарищи.

                Боялись: живое слово отца поломает пафосный сценарий.

*   *   *

                Конечно, надо было бы дать слово и представителю общественного комитета «Памяти 6-й роты». Комитет не забывает никого из родственников погибших псковичей.

                Геннадий Максимович Семенков, член комитета:

                — Мы с депутатами областного собрания проехали 14 районов области, посетили все 22 захоронения, повидались с родителями, вдовами. Выяснили — кому ремонт, кому телефон, кому психологическая реабилитация… Некоторые местные администрации прятали от нас родителей десантников: неблагополучные — выпивают.

                Работа комитета начиналась при полном сотрудничестве с командованием дивизии. Но потом члены комитета стали выяснять подробности боя — кто как погиб? Как могло все это случиться? Комдив генерал-майор Станислав Юрьевич Семенюта начал раздражаться: «Это не ваше дело, это военные вопросы».

                — Перед открытием памятника провели три бессонные ночи, мотались в Питер, чтобы успеть ко 2 августа отпечатать плакаты с фотографиями десантников. На одном плакате все 84 человека. Это мы готовили для родственников.

                Успели.

                Но перед митингом Семенкова отыскал замкомдива по воспитательной работе: «Присутствие общественного комитета здесь нежелательно, это приказ комдива».

                Семенков и контр-адмирал Алексей Григорьевич Красников с рулонами плакатов встали в сторонке от памятника, от трибуны. К ним подошел замкомандира 104-го полка: «Вы сюда не приглашались». Семенюта показал газету с объявлением: «Вот: всех горожан приглашают. Мы по просьбе родственников должны раздать плакаты героев». «Мне поручено следить за вашей группой — где и что». Торжества уже были в разгаре, когда к Семенкову и Красникову подошли солдаты с миноискателем: «Приказано проверить на наличие мин и фугасов». Они распотрошили рулоны с портретами героев, на виду у всех стали проверять миноискателем цветы вокруг: а вдруг эти, глубоко почтенного возраста люди, которых, кстати, организаторы торжеств прекрасно знали, выбросили взрывчатку?..

                Позорное было зрелище — до полной потери офицерской чести.

                После митинга все двинулись на территорию полка, там, на стадионе, десантники должны были демонстрировать боевое искусство. Там Семенков и Красников должны были вручить родственникам плакаты. К ним присоединился и Доставалов. Не спеша шли по парку. Доставалову стало плохо. «Я дальше не пойду», — сказал он и прислонился к дереву.

                До стадиона оставалось метров 50, когда их догнал офицер: «Вам находиться здесь запрещено! Я провожу вас до выхода». Семенков с контр-адмиралом от конвоя отказались, развернулись и ушли.

                После показательных выступлений десантников был торжественный обед.

                Возле памятника горько плакала бабушка погибшего десантника Дениса Зенкевича. Мать скончалась после гибели Дениса — сердечный приступ. Бабуля плакала потому, что фотография внука на плакате получилась хуже всех — большое темное пятно закрывает почти все лицо, и потому, что росписи Дениса под куполом не видит — больно высоко.

                Никто — ни офицер, ни солдат — не взял ее под руку.

Герои и орденоносцы

                Из 84 погибших — 18 Героев, у остальных — ордена Мужества. Кто и как разделил их посмертно на Героев и орденоносцев? Все офицеры — Герои, в том числе и неопытный командир роты, который подставился первым, получил снайперскую пулю в лоб и не успел сделать ни одного выстрела.

                Из тех, кто пришел с Доставаловым на выручку, Герои трое — сам Александр Доставалов, это понятно, командир взвода лейтенант Олег Ермаков и сержант Дмитрий Григорьев. Оставшиеся 13 человек — рядовые, ни один не Герой, хотя они пошли на гибель добровольно!

                Все же мне удалось поговорить и с офицерами, и с родителями. Это было на другой день, 3 августа.

                Офицер (не только имени, но и звания не назову):

                — Всех офицеров предупредили — интервью никому не давать… Рядовых наградили Золотой Звездой исходя из послужного списка: кто как показал себя в процессе службы — исполнительность, дисциплина.

                — Но героизм часто проявляют люди непокладистые, неординарные.

                — Я говорю, как было. Теперь о том, почему Супонинский от вас бегал. Что он был одним из последних защитников на сопке и его с Поршневым отпустил Кожемякин — ложь. Что они прыгали с обрыва высотой с пятиэтажный дом — ложь. Покажите мне этот обрыв. Я эту сопку излазил вдоль и поперек. 1 марта по свежим следам поднимался, 2-го, 3-го и 4-го, когда всех погибших уносили с высоты. Поле боя о многом говорит.

                Кожемякин, командир разведвзвода, — хороший рукопашник и, видно, здорово сопротивлялся. У него лицо было полностью разбито прикладами, а рядом валялись несколько зарезанных боевиков. Его, наверное, как последнего офицера, хотели взять живым.

                Утром 1 марта, когда все стихло, я встретил у подножия сопки Супонинского и Поршнева. Супонинский что-то лихорадочно говорил, как они отходили, а Поршнев молчал, потупив глаза. Супонинский тогда еще не успел придумать свою легенду. И как это — отступали вместе, а Героем стал один? У Супонинского голень была сильно рассечена осколком, с такой раной он бы с высоты не спустился.

                Не были они на высоте. Спрятались, переждали и вышли.

                Вскоре у подножия появились и Христолюбов с Комаровым. Да, они тяжелораненого Воробьева бросили, это верно. У обоих стволы чистые и полный комплект патронов. Не сделали ни выстрела.

                Последним вышел Тимошенко, связной комбата.

                Супонинскому у нас один офицер прямо сказал: «Сними звездочку»… Их всех шестерых не надо было награждать.

                …С матерями погибших я встретился в редакции газеты «Новости Пскова». Пахомова Людмила Петровна, у нее погиб сын Роман, 18 лет. Кобзева Раиса Васильевна, ее сыну Саше тоже было 18.

                Людмила Пахомова:

                — Только наши сыновья под командой Доставалова и ротного Ермакова кинулись выручать 6-ю роту. Больше никто. 2 августа 2000 года, по свежим следам, я показала фотографию сына Супонинскому: «Саш, ты не видел моего Рому?». Он говорит: «Нет, меня в начале боя ранило и меня вынесли». В начале боя!

                Мужу начальник дал машину, и мы поехали в Ростов за сыном. Живем в Липецкой области, город Грязи. Гробов было много, все запаяны. Я сказала: мне цинк не нужен, вы сына заморозьте, мне недалеко везти. Они долго отказывались, а потом говорят: «За заморозку надо платить». Десантник из Тульской дивизии Саша Тонких, он приехал Рому сопровождать, сказал: «Вы не волнуйтесь, я сам все заплачу».

                — А вам надо было убедиться, что это он?

                — Что это он. И если б он остался в цинковом гробу, его бы не зашили и не помыли. Они ему глаз зашили и бедро, а руки я сама дома домывала. Саша Тонких дома и венки покупал, и все делал. И деньги мне на сопровождение отдал — 5000. Мы же не по железной дороге, а на машине. И сказал своим: «Деньги за бензин матери отдайте». Ох, какой парень хороший.

                Раиса Кобзева:

                — И у меня гроб открытый. А сопровождал Саша Смолин, тоже десантник, но из Наро-Фоминской дивизии. Он тоже пошел за заморозку платить, выходит: «Тетя Рая, ничего не надо, парень сказал: «Я со своих не беру»… У сына лицо изуродовано, рук нет — одной до кисти, другой — до локтя, ног нет — раздроблены. Одно тело, и то живот разорван.

                Это, видимо, снаряд.

                Людмила Пахомова:

                — Нас, родителей, 2 августа с утра, до торжеств, собрали в актовом зале Дома офицеров, чтобы мы сказали, кому какая помощь нужна. Объявили: «С родителями Героев — отдельный разговор, остальные — отсядьте в сторону. Видимо, для них — другие средства, пособия. Мы, доставаловские, и другие из 6-й роты вышли в коридор…

                А наши дети все равно герои, хоть и не Герои.

*   *   *

                Это была наградная акция, в которой не должно было быть места ни одному растерявшемуся или трусу и среди оставшихся в живых тоже должен быть Герой.

                Пусть. Не мне, штатскому, судить. В конце концов десантник Супонинский был там, где я никогда не был, и видел то, чего не увижу я. Важнее другое — чтобы не было ни одного обиженного.

*   *   *

                Всю правду мы не узнаем никогда. Но офицеры полка обещали рассказать многое из того, что знают, когда уйдут в отставку. Не поздно ли? Уходят из жизни очевидцы и участники. За месяц до открытия памятника скончался от сердечного приступа бывший командир полка Мелентьев — единственный, кого наказали.

                Я отправился на кладбище вместе с Доставаловым и Шевцовым. Перед этим Василий Васильевич по моей просьбе прочитал свое несостоявшееся выступление: «Уважаемые псковичи, дорогие родители… Этот памятник — каждому из наших сыновей в отдельности… Этот памятник — продолжение жизни наших сыновей… Они погибли, но вышли победителями… В жизни все проходит и уходит. Уйдем и мы, останется на земле только то, что мы смогли, успели сделать для людей. Мы с вами родили, воспитали детей и подарили их России…»

                Хорошее было бы выступление, а главное — от первого лица.

                О сыне — ни слова.

                На кладбище Александр Николаевич Шевцов держался спокойно. Как всегда, привез на могилу конфеты.

                А Доставалов встал на колени, плакал.

                Они похоронены рядом — сладкоежка и Суворик.

Псков — Москва

2002 г.