Забвение

                В субботний день начала лета, 2 июня, журналисты «Известий» посвятили весь номер своим давним героям, вернулись к людям, с которыми не расставались.

                Я думаю, нужно возвращаться не только к живым. Посмертная судьба тоже делает крутые повороты: неожиданные награды после прижизненных проклятий и наоборот, переселение из одной земли в другую, да мало ли что. Все как при жизни. А забвение — разве не поворот?

                «Шли в бой и старались не думать о смерти, чего действительно боялись мы, так это забвения, безвестности» (из давнего письма ленинградца Т. Чижевского).

                Согласитесь, мертвые беззащитнее живых.

Лагеря

                Разговор пойдет, собственно, о тех и других. Объединяет этих людей одно: 22 июня для них ближе, роднее, чем 9 мая. Тогда, 22-го, они были со всеми вместе, наравне. А вот разделить Победу с ними не захотели, они оказались без вины виноватыми, изгоями — их отлавливали в чужих зонах, и западные союзники с удовольствием выдавали советских пленных.

                За 1941—1945 годы только пограничными, оперативными и железнодорожными войсками, входившими в систему НКГБ—НКВД, было «разоблачено» не менее миллиона трехсот тысяч «диверсантов, агентов и предателей». То есть в ГУЛАГ было направлено 260 стрелковых дивизий, целиком состоящих из «врагов народа». Но все ведомства перещеголял СМЕРШ.

                В апреле 1945 года заработали фронтовые отделы по репатриации. Репатриации подлежали гражданские лица, угнанные в Германию, пленные солдаты и офицеры. Таких к моменту окончания войны накопилось около миллиона. С каждым из них необходимо было разобраться в течение десяти дней. Это называлось первичный опрос или первичная регистрация.

                Дело не только в плене.

                Андрей Корнин — обрусевший немец. В 1937 году расстреляли отца — сельского учителя. Сослали в Караганду мать, там она умерла. Одиннадцатилетний Андрей скрывался у бывших учеников отца. В 14 лет ушел в партизаны, в 17 — на фронт. В декабре 1944-го был ранен.

                Он хорошо знал немецкий, и его прикомандировали к капитану СМЕРШа Предеину. Когда отгремели победные майские марши и число фильтровочных лагерей возросло до 105, смершевец пригласил Андрея к себе:

                — Завтра-послезавтра я должен тебя арестовать и отправить в Россию в лагерь. Уходи…

                Капитан СМЕРШа дал парню на память полуаккордеон, и ранним утром 1 июня 1945 победного года сержант с вещмешком и подарком капитана покинул полк.

                Спас? Спас. Шансов у сержанта почти не было.

Без вести пропавшие

                Нет, не было у обрусевшего немца, сержанта Андрея Корнина ни единого шанса. Созданные в победном мае проверочно-фильтрационные лагеря уже к 1 октября 1945 года профильтровали больше пяти миллионов человек. Сколько из них погибло в лагерях, никто не считал.

                А сержант Корнин со своим полуаккордеоном числился как пропавший без вести. Сколько было таких, ушедших за границу, тоже никто не считал. Много. Пропали без вести?

                Мертвых оплакивают, без вести пропавших ждут.

                Что там говорить о рядовых смертных, если более двухсот бессмертных — Героев Советского Союза — считаются пропавшими без вести. Гордость нации, ее слава. Прошло столько лет, и никому нет дела, где и как они «пропали»!

                Выстраивается бесконечный ряд героев — гонимых, бесправных. Особенно гонимых сразу после войны. Тут закономерность: чем могущественнее, независимее, строптивее был герой в войне — тем более гонимым и беспомощным становился после победы. В войну Родина мирилась со строптивцами — она от них зависела. После победы — они зависели от нее.

Не от мира сего

                Андрей Корнин с полуаккордеоном — герой не мой. Не я открыл его, не я вел за руку. И вернул ему имя — не я. 10 лет назад его нашел в Канаде Петр Михайлович Дунаев. И случайно, и не случайно.

                Петр Михайлович человек не от мира сего. Хотя по жизни полковник в отставке давно бы должен задубеть. На фронт ушел мальчишкой — в 17 лет, не успев закончить Ярославское артиллерийское училище.

                — Мы, курсанты, косили сено, нас подняли по тревоге. И сразу — Курская битва. Мы ворвались в Орел, и в честь нас был дан первый салют. А сразу за Орлом меня ранило. Немецкий автоматчик и я — между нами метров 25 — оба стреляли и оба упали. Ну, он мне очередь засадил правильную — три пули в правую руку. Я — вот он, перед вами, а немец — жив ли, не знаю.

                Потом я служил в истребительном противотанковом артиллерийском дивизионе. Я был командиром противотанкового орудия, мы звали эту систему «Прощай, Родина»: если за пять-шесть выстрелов цель не поразил — все, ты вверх колесами. Мы шли впереди пехоты, расчищали ей путь.

                Потом я был ранен в шею. У меня и сейчас в шейном отделе позвоночника четыре осколка сидят. Я о них недавно узнал, лет 12 назад садился в машину, зацепился головой за козырек и моментально оглох на левое ухо. Врачи, посмотрели — осколки буквально в каких-то микронах от сонной артерии.

                Следующее ранение — пулевое, в левое предплечье — я получил в Венгрии, за Балатоном.

                А уже в самом конце войны меня опять ранило — в правую ногу.

                Семь орденов у Дунаева, из них три — Красной Звезды.

                И помню, и не помню то заветное время. Победители возвращались домой с трофеями. Те, кто поважнее, везли картины и хрусталь. Люди попроще — аккордеоны и отрезы на платья матерям и женам. Совсем простые — патефонные иголки на продажу.

                И лейтенант Дунаев разжился.

                — Мы шли на Грац. Красивейший австрийский город, университет замечательный. Там, в университете, я увидел томик Гете. Очень хорошее издание, готический шрифт, читать его не мог, я знал только латынь и английский. Но все же — Гете. Это был мой единственный военный трофей.

                Я всю жизнь мечтал быть геологом. Но меня не отпустили из армии.

                В 1953 году у нас появилась Наташа. Жили тяжело. Я — капитан, слушатель Военно-инженерной академии имени Дзержинского. Снимали квартиру за 600 рублей. Жена дает мне последние 50 рублей и просит купить для нашей годовалой девочки, не помню сейчас, то ли пеленки, то ли распашонки. Я по пути зашел в букинистический магазин в проезде Художественного театра, девчата там меня знают, показывают двухтомник Фета, издание середины прошлого века. «Возьмите, не пожалеете». — «А сколько стоит?» — «Сорок рублей». Я думал-думал и взял. К груди прижал, по дороге открыл, а там автографы Тургенева, Гончарова, другие. Видимо, двухтомник принадлежал кому-то, кто знал этих великих людей.

                Дунаев помог многим военачальникам писать воспоминания — маршалу артиллерии Казакову, генералам армии Жадову, Курочкину, Горбатову. Александр Васильевич Горбатов — бывший магаданский зэк, перед войной ему дали 15 лет, и он добывал золото на прииске «Мальдяк» вместе с конструктором космических ракет Сергеем Павловичем Королевым. В начале 60-х Дунаев помог генералу написать книгу воспоминаний — 17 печатных листов. Генерал скончался, а издательство «Советский писатель» предложило Дунаеву переиздать книгу.

                Что такое генеральские воспоминания — штабы, крупные соединения, наступления, передислокации, полководцы. Но вот Дунаев находит у Горбатова описание гибели сапера, лихорадочно кидается к двухтомнику Бориса Пастернака, перечитывает его стихотворение о гибели сапера. Обнаруживает что-то неуловимо схожее у генерала и поэта. Решил выяснить, был ли поэт на передовой в описываемом 1943 году. Да, группа писателей приезжала — Федин, Серафимович, Всеволод Иванов, Константин Симонов. А вот Пастернак нигде не значится. Но ведь его имя изымалось отовсюду. Дунаев ходит по архивам, музеям, приезжает в Переделкино. Больше месяца поисков — да, был.

                Ради всего нескольких строк в чужой книге под чужим именем.

                — Разве не важно: поэт был в боевых порядках.

                Книга вышла в 1991 году, объемом в 43 печатных листа. Дунаев работал над ней пять лет.

Русские не сдаются!

                Это его, Дунаева, люди.

                Капитан Иван Андреевич Флеров. Один из первых командиров легендарных «катюш». 14 июля 1941 года его батарея дала первый сумасшедший залп по немцам. Батарею окружили. Чтобы не отдавать фашистам сверхсекретное орудие, Флеров взорвал и батарею, и себя. Много лет считался без вести пропавшим. Только недавно, в последние годы, у деревни Богатырь Смоленской области нашли клок гимнастерки с капитанскими погонами.

                А все равно — не воздали!

                Дунаев обращался к Сергееву — главкому ракетных войск, потом опять к Сергееву — уже министру обороны, к другим самым высоким начальникам — военным и штатским. Наконец, в 1995 году капитану Флерову присвоили посмертно звание Героя России, его навечно зачислили в Академию ракетных войск стратегического назначения.

                Сержант Феодосий Григорьевич Ганус. Танкист. Тоже немец, как и наш первый герой, давным-давно обрусевший.

                21 января 1943 года у хутора Новая Надежда под Сталинградом танк КВ 91-й бригады вел неравный бой. Алексей Наумов — лейтенант, командир танка. Юноша. 19 лет. Петр Норицын — сержант, командир орудия, вологодский крестьянин, командиру в отцы годился, старше на 20 лет. Павел Смирнов — старший механик-водитель. Школьный учитель рисования и пения из Астрахани. Николай Вялых — младший сержант, радист. Закончил Орловский финансово-экономический техникум. И наш Феодосий Ганус — сержант, заряжающий. Слесарь Новолипецкого металлургического завода.

                Маленький слепок страны. Вологодский крестьянин, школьный учитель, финансист и слесарь под командованием юноши уничтожили в течение дня пять танков противника, двадцать четыре автомашины с пехотой, девятнадцать пушек и минометов, семнадцать пулеметов.

                Феодосий Ганус пришел в этот экипаж прямо перед боем. Собственно, в бою и познакомились. Дома у 31-летнего Феодосия остались четверо детей.

                Смеркалось. Танк получил серьезные повреждения и застыл на месте. Экипаж приказ выполнил, врага задержал, и танкисты в темных сумерках могли покинуть машину. Но оружие и боеприпасы еще оставались, и они решили дать последний бой.

                Немцы окружили танк, предлагали сдаться в плен. Как значится в бригадных документах, танкисты кричали в ответ: «Русские не сдаются!»

                И немец Ганус кричал немцам: «Русские не сдаются!»

                Немцы облили танк горючей смесью и подожгли.

                Командование ходатайствовало о присвоении пяти танкистам звания Героя Советского Союза. Высокие подписи поставили член Военного совета генерал-майор Телегин и командующий фронтом генерал армии Рокоссовский.

                Звание Героя получили четверо.

                На виду у всего мира сооружали грандиозный монумент на Мамаевом кургане в Сталинграде, и в те же дни рядом, у хутора Новая Надежда, возводили скромный обелиск сгоревшим героям-танкистам. На обелиске вывели четыре фамилии.

                И в списки части зачислили навечно — четверых.

                Семья Ганусов жила в полной нищете и презрении. Жена, Клавдия Александровна Козлова, работала санитаркой в областной больнице. За погибшего мужа солдатского пособия не получала. Ни областная больница, ни металлургический гигант о детях солдата не вспомнили.

                Дочь Людмила умерла в войну от голода.

                Сын Станислав умер в войну от голода.

                Сын Владимир ослеп.

                Выжил только Олег, он получил специальность электромонтажника, у него вырос сын Игорь, пошел работать на металлургический комбинат, откуда уходил на фронт его героический дед.

                Сколько усилий потратил Дунаев, чтобы «награда нашла героя», описывать нет времени. Когда вышел Указ о присвоении Ганусу звания Героя (19 июня 1996 года), дотошный Дунаев позвонил в наградной отдел при президенте. «Извините, дело это нескорое, — сказали ему, — мы задолжали Гознаку за эти Звезды, у нас нет денег». «Может, шапку по кругу пустить? Я это сделаю», — пошутил Дунаев и добавил, как о живом: «Человек 53 года ждал этой Звезды».

                19 июля в Липецке, как и повсюду, отмечали День металлурга, и Дунаев хотел, чтобы именно в этот день Золотую Звезду торжественно вручили сыну Героя — Олегу.

                18 июля Дунаеву позвонили из наградного отдела:

                — Золотая Звезда уже в Липецке.

                И он успел, вскочил в поезд.

                Все окровавленное столетие прошло под знаком ожиданий и поисков. И никогда поисками своих сынов и дочерей не занималось государство — ни при одном генеральном секретаре или президенте. Школьники, студенты копаются в земле. Седой инвалид Дунаев тратит жизнь. И даже когда эти люди чего-то добиваются, ленивые и равнодушные государственные структуры не умеют, не хотят воспользоваться их победами. Власть разбазаривает последнее, может быть, главное богатство России.

                Петр Михайлович Дунаев договорился, что после вручения Золотой Звезды Олегу Ганусу он тут же торжественно передаст ее музею Новолипецкого комбината.

                Дворец металлургов был переполнен. Вручали грамоты — от министерства, администрации области, руководства завода. На сцене собралось человек тридцать. Когда торжества закончились и все присутствующие в зале поднялись на выход — на перекур перед концертом, в суете, в шуме хлопающих кресел ведущий скороговоркой объявил о том, что Олегу Ганусу вручается Золотая Звезда отца. Олег вышел на сцену, слова ему не дали, протянул Звезду директору комбината, тот брать не захотел, но Олег вложил награды ему в руки и вернулся в зал. Он сидел растерянный. Через несколько минут через кресла к нему пробрался представитель дирекции и сунул награды обратно.

                Ему стало стыдно, как будто он принародно пытался дать директору взятку.

                Кому эти награды нужны. Пусть лучше их вместе с подушечками съест моль.

Комбат Сапрыкин

                Я когда-то писал о мытарствах этого человека. Но с тех пор, после его смерти, произошло много перемен. В этой истории хорошо видна технология расследования Дунаева, цена его побед.

                В октябре 1941-го батальон Владимира Сапрыкина был окружен. Комбат оружие не бросил, военную форму не сменил, документы не уничтожил. Как воевал, так и на волю вырвался. Явился в Особый отдел дивизии. Был допрошен и направлен в Особый отдел корпуса. Потом — пересылка, Гороховецкие лагеря НКВД. Колючая проволока, вышки, миска баланды, пайка сырого хлеба, нары в землянке. Бесконечные допросы. «Жена на фронте, — отвечал он, — отец на фронте». Сапрыкин плюнул на все, из чувства протеста вырвался на волю. А через несколько дней вернулся в лагерь.

                Приговор трибунала — 10 лет. В итоге повезло: вместо лесоповала — штрафной батальон. Ранили — судимость сняли.

                Воевал лихо. Орден Красной Звезды, полководческий орден Александра Невского. Его батальон одним из первых ворвался в Вязьму. А потом в начале декабря 1943 года — трехдневный неравный бой в деревне Красная Слобода Витебской области. Когда танковое кольцо немцев сузилось до 20 метров, комбат Сапрыкин вызвал огонь на себя. Последние его слова по радиосвязи: «Прощайте, товарищи, умираю за Родину».

                3 июня 1944 года вышел Указ о присвоении ему звания Героя.

                В канун 30-летия Победы на родине в честь Героя — учителя математики установили памятную доску.

                А через два года — сорвали. Вышел новый Указ об отмене прежнего Указа: «…в связи с ошибочным представлением…» Подписи — Л. Брежнев, М. Георгадзе.

                Что значит «отменить» или «лишить»? Лишить награды можно за провинность, а потом — восстановить. А отменить — это навсегда. Вроде никакого героизма и не было.

                Все дело в том, что комбат оказался жив. Единственный из всего батальона. Тяжело раненный, Сапрыкин через пять или шесть дней попытался подняться, но танковый пулемет прошил грудь, и комбат снова упал. Много позже его обнаружил немецкий солдат. Комбат еще дышал.

                В немецком лазарете Сапрыкина подлечил советский военнопленный, врач Анохин. Комбат прошел около десятка немецких тюрем и каторжных лагерей.

                В 1946 году комбат содержался в зоне союзников. Он знал: пути на Родину нет, за плечами — окружения, побег из советского лагеря, плен. Тут еще открылись недолеченные сквозные раны в груди, началось острое воспаление легких.

                С Родиной он попрощался еще тогда, в последнем бою, и не только по радиосвязи. Прежде чем спрыгнуть в окопчик связи и объявить «Вызываю огонь на себя», он побрился, подшил белоснежный подворотничок, скинул шинель и в гимнастерке с орденами, подтянутый, стройный обошел оставшихся солдат и офицеров и каждому пожал руку. Это и было прощание с Родиной, последнее прикосновение к ней.

                Как печально пишет в своем расследовании Дунаев: «В Гамбургском порту на старенький пароход, тяжело ступая, в одиночестве, с небольшим чемоданом, поднялся пассажир. В его билете был указан порт назначения — Монреаль».

                Это был комбат.

                Министр обороны СССР маршал Язов обосновал новый Указ: «В наградном листе… указано, что Сапрыкин В.А. погиб. В июле 1976 года получен ответ, что Сапрыкин жив и проживает в г. Торонто (Канада)».

                В ту пору полковник Петр Михайлович Дунаев работал в Министерстве обороны и занимался делом Сапрыкина. Полковника не то что к министру — к его заму не пустили. Язов, чтобы оградить себя от ходатаев, письменно объяснил: «Учитывая то, что Сапрыкин В.А. к настоящему времени умер, Министерство обороны СССР считает, что рассматривать вопрос о восстановлении его в звании Героя нецелесообразно».

                Сначала отобрали Золотую Звезду, потому что человек оказался жив. А потом не вернули ее, потому что умер.

                Ложь — комбат был жив.

                В Канаде Сапрыкин работал сторожем, шофером, грузчиком. Встречал и провожал все советские корабли — ни одного не пропустил. Приглашал моряков к себе в гости. Те, кто не боялись прийти к эмигранту, вспоминали потом: жил скромно, единственное богатство — библиотека русских книг, они связывали его с Родиной. И — ни единой просьбы, наши моряки даже не знали, что перед ними — Герой.

                Однажды Сапрыкин не выдержал, написал в Оттаву советскому послу Александру Яковлеву. Посол лично принял комбата, был потрясен судьбой, позвонил в Москву и получил жесткий ответ маршала Устинова: «У нас в плену героев нет».

                Жену Сапрыкина Елену Петровну таскали на допросы в КГБ. О том, что муж жив, — не сказали. Но все равно она ждала его.

                И ходатая Дунаева в КГБ сурово предупредили, чтоб не лез, потому что Сапрыкин — предатель, полицай, каратель. Лично Цинев, зам. председателя КГБ, спросил Дунаева зловеще:

                — Это почему же вы карателя защищаете?

                Почти четверть века бился Дунаев за комбата. Объездил места сражений, разыскал и встретился в разных краях с сослуживцами и друзьями Сапрыкина, обращался к военачальникам. Его все-таки принял министр обороны маршал Язов.

                Наконец: «Указ Президиума Верховного Совета СССР об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 августа 1977 года «Об отмене Указа Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1944 года в части присвоения капитану Сапрыкину В.А. звания Героя Советского Союза».

                Где еще, в какой стране возможен подобный советский частокол: «Указ… об отмене Указа… об отмене Указа».

                Шел декабрь 1991 года. Это были последние часы Горбачева у власти. И это был один из последних его Указов.

* * *

                Почти четверть века бился Дунаев за живого комбата. И еще почти десять лет — за мертвого.

Молчит Россия

                Одна из центральных газет отправила Дунаева в Канаду — доложить комбату, что он снова Герой, и решить вопрос, где и когда торжественно вручить ему Золотую Звезду.

                Опоздал Петр Михайлович. Сапрыкин умер, не дожил до Указа полгода. Дунаев познакомился с ветеранами войны, бывшими военнопленными.

                Живут неплохо. Пенсия у рядовых, как у генералов в России — за участие в войне «в составе союзных войск». Бытовых проблем — никаких.

                Дунаев:

                — Ветераны войны там в большом почете. Машину им выдают без всяких комиссий. Если нужно газоны у дома постричь, цветы посадить или капитальную уборку сделать, звонят — в тот же день приезжают. Все делают бесплатно. У нас ветерану, чтобы в пансионат попасть, надо квартиру государству отдать и почти всю пенсию отдавать. У них — процентов 10—15. Все.

                Живут они, знаете, хорошо, конечно. Но по России тоскуют страшно. С ума сходят.

                Комбат умирал от рака легких. Видимо, те три пулевые ранения в грудь дали знать. Очень просил перед смертью хотя бы прах его перевезти на Родину — в Россию, где родился, или Белоруссию, где погибал и в последнем бою простился с каждым из подчиненных.

                Дунаев поехал на кладбище, здесь же, в Торонто. Нашел русский участок. Могилу не обнаружил. Просто заросшая сорняком пластиковая плитка на земле, на ней номер — 247. Ни фамилии, ни даты. Валяется пустая бутылка из-под минеральной воды и сухой цветок. Даже бугорка нет. Могила комбата.

                — А рядом, знаете, с одной стороны могила великой княгини Ольги Александровны, сестры Николая Второго, а с другой — поручика бендеровской армии.

                Власти Белоруссии дали добро на перезахоронение, и Дунаев уже от белорусов снова отправился в Торонто. Нужно было еще получить согласие канадских властей, предстояла эксгумация тела.

                Тела, собственно, не оказалось.

                Хоронил Сапрыкина местный жулик, который забрал у Сапрыкина все его деньги. Гроб оказался картонным. Не гроб — коробка. Ее раздавило землей, и там вместо тела оказался, извините, ком грязи. Пришлось кремировать.

                — А знаете, какая главная загвоздка была в этой канители? Деньги. На перевозку праха нужно было 4,5 тысячи долларов. Я обратился с письмом к Грачеву — никакого ответа. Потом пишу следующему министру обороны Шапошникову — никакого ответа. Обращаюсь в администрацию Ельцина — ну хоть бы слово в ответ. Молчит Россия. Брынцалов выставил свою кандидатуру в президенты, помните? Он хвастался своими дворцами в Подмосковье, показывал перед телекамерами туфли, одни только бриллианты на застежках около 200 тысяч долларов стоят. Я написал ему про Сапрыкина, про его судьбу. Документов представил страниц 60. Брынцалов мне ответил: «Для этой цели у меня денег нет». И Вяхирев мне ответил: денег нет.

                Тогда я обратился в посольство Белоруссии в Москве. Посол передал мое письмо Лукашенко. Деньги нашли, все сделали.

                Схоронили комбата очень торжественно. Шли гвардейцы-десантники, богатыри в белых перчатках, военный оркестр, красные знамена с орденскими лентами. В Дубровно Витебской области, на место гибели батальона, съехались люди чуть не из всей республики. Стояли школьники со свечами. И я сказал несколько слов: «Мы, дорогие ребятки, передаем вам землю нашу в покое. Берегите ее, берегите эту могилу, охраняйте ее. Надеюсь, от этого наказа ваши плечи не согнутся. Вечная тебе память, дорогой земляк».

                Потом Дунаев стал хлопотать о пенсии вдове героя — Елена Петровна Кононова жила в Юрмале. Главный финансист Министерства обороны полковник Вдовин, ныне генерал-майор, отказал: Сапрыкин и Кононова как муж и жена не жили. Дунаев поехал в Юрмалу. Елена Петровна документы о браке затеряла еще в войну, на фронте. Дунаев отправился в местный суд.

                Суд состоялся. Зал напряженно слушал рассказ Дунаева о Сапрыкине.

                Они вновь стали мужем и женой.

                Еще Петр Михайлович хотел передать Золотую Звезду в липецкий музей, на родину Сапрыкина. Но там интереса не проявили. Звезда лежит в наградном отделе. Ничья.

Родина

                Что такое Родина? Мама. Вид из окна. Романсы на два голоса. Это правда, на два голоса нигде в мире так не поют, как у нас в России.

                Дунаев родом из Липецкой области.

                — Село Красное. Без политики, от слова красивое. Рядом Дон, Красивая Меча, Лебедянь — тургеневские места. Помните в «Записках охотника» — «Касьян с Красивой Мечи»? Рядом — Елец, это уже Бунин, Лесков. Рядом и Суходол, у Бунина рассказ так и называется «Суходол». Там ведь и Сапрыкин родился, в Суходоле.

                Это и есть — вид из окна.

                И Иван Алексеевич Ефремов — земляк Сапрыкина. Вот так сидел-сидел он у канадского окна с видом на канадские окрестности и потянуло его до боли сердечной в Россию. Фронтовой разведчик. Сержант. Медаль «За отвагу» и три ранения. Раненый и в плену оказался. Несколько лет назад случился тяжелый инсульт, его приковало к инвалидной коляске. Ни лечь, ни подняться, а вот поехал.

                Петр Михайлович Дунаев проводил его до самой Бутурлиновки на юге Воронежской области. И стал хлопотать, чтобы инвалиду выдали удостоверение участника войны. «Ему никаких льгот не надо, — говорил он областному военкому, — просто для нею это личная радость».

                Нет, не дали.

                И петухи по утрам, и песни на два голоса — это все до слез свое. Но несчастному инвалиду на коляске во всей окрестности некуда в туалет сходить. На ведро устроиться не получается. И медицинской помощи никакой. И питание…

                Ближе Родины нет. Но и пожить ведь еще хочется.

                Он продержался два месяца. А потом позвонил в Москву Дунаеву. Попросил встретить его и проводить.

                Петр Михайлович проводил его до самого трапа самолета, улетавшего в Канаду. Не осталось у человека места на земле, потерял.

* * *

                Недавно, можно сказать к 22 июня, Дунаев получил из Торонто письмо. От Андрея Корнина — помните обрусевшего немца, отпущенного смершевцем. Жив, жив. Теперь он Армин Конн. Прислал старую семейную фотографию. Отец его, немец, воевал за нас против немцев еще в Первую мировую под командованием Брусилова. А во Вторую мировую немцы истребили всю его семью. Только отца в 1938-м расстреляли русские, да сам он бежал от них же. Хорошо бы, пишет, какую-нибудь военную медаль, самую простую, да хотя бы юбилейную, к столетию Жукова. «Я бы ее и по будням носил».

                Полуаккордеон свой — подарок смершевца — продал тогда же, в 1946-м, в Бельгии, когда не осталось денег. Теперь у него новый аккордеон. Собираются, поют. «Темную ночь», «В лесу прифронтовом».

                Скончался Анатолий Аксон, друг Сапрыкина, командир стрелковой роты, который помогал Дунаеву эксгумировать и переправлять друга на Родину. Был коммерсантом, фирма лопнула, в одночасье стал нищим и умер буквально через две недели.

                Совсем недавно, весной этого года, в Юрмале скончалась вдова Сапрыкина Елена Петровна Кононова. Замуж так и не вышла.

​

                Сколько же человек вернул Дунаев из небытия и презрения.

                Четверым вернул Золотую Звезду. Шестерым — орден Славы первой степени, снова — «кавалеры», хоть и мертвые.

                Двадцать восемь человек после его хлопот навечно зачислены в списки своих частей.

                Именами восстановленных им героев названы двенадцать океанских теплоходов. А улиц, школ — не сосчитать.

                80 лет. Седой, глуховатый, скрючилась раненая рука. Недавно в течение месяца ему сделали четыре полостных операции, и он полгода провалялся в госпиталях. А все равно до сих пор удивляется, задумывается как бы в настоящем, а не в прошлом времени:

                — Почему же я все-таки не геолог?

                Я вот чего добиться хочу. Пусть бы тем, кто начинали войну вместе с нами, пусть бы им выдали удостоверения участников войны. Сколько их осталось — в Канаде, США, Австралии? Человек, может, триста, пусть тысяча. Поручить посольствам России выяснить через местные комитеты ветеранов, работа невелика. Они так хотят этих удостоверений! Это — как предсмертная реабилитация.

                Никто этим заниматься не будет. Ни в администрации президента, ни в правительстве России, ни во всякой другой российской власти Дунаевых нет и никогда не будет.

2001 г.