Вспоминая Нину Александрову

                Вспоминать журналиста публично, на всю страну, не принято. Другое дело партийные и советские деятели, военачальники, министры, писатели, ученые, оперные певцы, композиторы, режиссеры, актеры, цирковые клоуны — в этой бесконечной череде журналисту места нет, даже последнего.

                Партийная и прочая прислуга, в лучшем случае литературная Золушка.

                В подобном окружении вроде бы и некому больше, кроме нас, помнить свою родословную.

                Я хочу вспомнить известинцев, которые журналистский промысел подняли до уровня искусства.

                Анатолий Аграновский, Евгений Кригер, Татьяна Тэсс, Нина Александрова, Борис Галич. Совершенно разные, несхожие ни письмом, ни характерами. Могучее независимое мышление Аграновского. Давайте думать, как бы призывал он. А рядом — давайте чувствовать: Нина Александрова со своей реальностью — житейской, бытовой. С ними вместе совершенно далекая от всяких реальностей Татьяна Николаевна Тэсс — неосязаемые герои, вымысел, успокоительное, розовое чтение. К подобному писанию можно относиться как угодно, но факт — журналистка получала немыслимое количество писем.

                Авторитет имени. И — магия имени. После публикаций Аграновского самые высокие инстанции принимали важнейшие решения. Автор же безадресных публикаций, отправляя на места тысячи жалоб, сопровождала их письмами на личном типографском бланке — «Татьяна Тэсс», и на секретарей обкомов партий это действовало завораживающе.

                Оставаясь журналистами, все были приписаны к писательскому цеху, члены Союза писателей СССР. Все — люди чрезвычайной интеллигентности и порядочности. Теперь мне кажется, это было последнее поколение интеллигентов.

                Не знаю, почему я назвал их в таком именно порядке. Можно в противоположном — Борис Галич, Нина Александрова, Татьяна Тэсс, Евгений Кригер, Анатолий Аграновский. В такой прискорбной последовательности они уходили от нас.

                Нина Александровна Александрова — погибла.

                «Известия» сообщили: «трагически, вдруг», «смерть на боевом посту».

                В ту пору запрещалось извещать об авиационных катастрофах. Замолчали и гибель самолета Ан-10 «Москва—Харьков», не долетевшего до пункта назначения 12 километров.

                О катастрофе узнали только потому, что погиб знаменитый эстрадный пародист Виктор Чистяков.

                О гибели знаменитой журналистки Нины Александровой узнали лишь немногие коллеги.

                О гибели незнаменитых детей, летевших праздновать юбилей Всесоюзной пионерской организации, не узнал вообще никто, за исключением родных.

                Сколько ей было лет? Считайте, это случилось в 1972-м. Сейчас, 19 ноября, ей исполнилось бы семьдесят пять.

* * *

                По прямому назначению — в газету пошла работать с 14 лет. Первая должность — ученица в московской «Рабочей газете». Одновременно училась в вечернем газетном техникуме. Журнал «Пионер», снова — работа и учеба, теперь уже на вечернем отделении Литературного института.

                Нина — итальянский мальчик: маленького росточка, большеглазая, с пышной прической.

​

                Из дневниковых записей: «Время было сурово к «Пионеру» — в годы Отечественной войны, не успев осуществить свои большие замыслы, погибли многие талантливые писатели и журналисты. Погиб Аркадий Гайдар, погибли сотрудники этой небольшой редакции — Николай Шамет, Илья Рыжков. В танковой атаке был убит главный редактор «Пионера» Б. А. Ивантер».

​

                Итальянский мальчик уходит вслед за мужчинами, добровольцем. Волховский фронт, Первый Белорусский. Несмотря на тяжелое осколочное ранение, Нина дошла до Берлина. Два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны, девять медалей, в том числе «За отвагу».

​

                Из тех же записей — о погибшем главком редакторе «Пионера»: «В школе детской журналистики, которую он создал, боевым принципом было: видеть все своими глазами».

​

                Ее тянуло работать, как она говорила, «в самой запретной зоне», то есть писать о человеческих отношениях. По существу, о добре и зле: русская вечная тема. На этом пути легко сбиться на дамские кружева — сентиментальность, умиление или благочестивый гнев. Журналисту нельзя восхищаться или горевать, иначе ничего не останется самому читателю, она знала это прекрасно («на ноте восторга, увы, труднее всего вызвать восторг»), выписывала психологически точно ситуацию, портреты, оставляя читателя в раздумьях один на один.

                В 1954 году опубликован был очерк «Чужие дети» — история девушки, вышедшей замуж за вдовца с двумя детьми. Узнав об измене мужа, не ушла, осталась из-за детей, которых полюбила. Внутренняя драма, невидимые миру слезы. Художника оценил художник, Нину Александрову разыскал Тенгиз Абуладзе (теперь, после «Покаяния», его узнал весь мир, а тогда он только начинал карьеру кинорежиссера), и они в соавторстве работали над фильмом.

                Сейчас журналистика стала другая — кавалерийская, имею в виду — боевая, оперативная, в основе — горячий факт, сенсация. Раньше были — социализм, идеалы; теперь — капитализм, коммерция. Рабство от идеологии сменилось рабством от денег. Как бы она чувствовала себя сегодня?

                Я беру ее старые очерки, накладываю на сегодняшний день — один к одному. Сюжет. В бурю моторист спас в море целую семью: отбуксировал тонувшую лодку к берегу. Для спасенных он в доли секунды успел стать родным. Но, сойдя на берег, спаситель потребовал мзду, магарыч. «Трояк? Маловато. Семью вам спас». Для сегодняшнего дня: деньги деньгами, но можно ли прожить без стыда?

                Или. В женском отделении больницы дежурная няня защищала от больных служебный телефон в коридоре. А больных, как назло, тянуло к этому телефону — тоска по дому, волнение по близким. Очерк назывался «Мелкий конфликт». И в самом деле, мельче некуда. Но вот строки о Комендантше, так прозвали дежурную няню больные: «Вначале она защищала от нас телефон без всякой собственной охоты, а лишь по одной службе. Но вскоре поняла свою власть — мы зависели от нее. А у маленькой власти, как бы она ни была мала, всегда большие права, она ближе всех к человеку, может ущемить его и досадить ему в самом обыкновенном случае». Вот о чем речь — о Власти, которая затягивает. Разве это не для сегодняшнего дня, когда Власть стала и средством, и целью, когда борьба за нее охватила все вокруг — от Москвы до окраин.

                И всего-то места у нее было — больничный коридор, и все-то состояние — телефон. Сегодня, чтобы показать то, что творится в стране, ей было бы достаточно маленького пятачка где-нибудь возле редакции. Ну, например, на улице Чехова. Тут слева сразу — коммерческий магазин возник с бессовестными ценами, через несколько шагов еще один новый магазин — комиссионный. Напротив — дом с двумя подъездами, в одном — валютный магазин, в другом — какое-то странное полузакрытое СП с мальчиками в штатском у дверей. Сначала здесь вязали кофты, потом занялись какими-то более выгодными научными исследованиями! Если вернуться на прежнюю сторону улицы, тут, рядом,— бывший молочный магазин. Его закрыли. Говорят, на ремонт, но сведущие люди подсказывают: здесь будет то ли еще одно СП, то ли еще один коммерческий магазин, а пожилым людям, которых много в этом районе старой Москвы, ходить за продуктами будет некуда. Следом, за глухим забором, вырос роскошный дом-замок. Вокруг — охрана. Дом — для работников КГБ. Правда ли? Какого же уровня чекисты селятся сюда, если к моменту сдачи дома заасфальтировали всю улицу Чехова. А в Настасьинский переулок, очень похожий на испытательный полигон для автотранспорта, строительно-дорожная техника не свернула, он, хоть и рядом, тут же, но к роскошному дому не примыкает.

                И вся эта жизнь протекает под утренний малиновый звон недавно восстановленной в правах церквушки.

                На крошечном пятачке — вся страна в миниатюре.

                Нынче более, чем когда-либо, есть о чем писать и главное — вольная воля писать. Для пера Нины Александровой — рай. Она бы обязательно пробилась к Гавриилу Харитоновичу Попову, чтобы попытаться понять: что это за время такое демократическое наступило, когда богатые становятся еще богаче, а бедные — еще беднее. Деньги — отдельно, стыд — отдельно.

                Как было, так и осталось — всегда Власть думала о народе и никогда — о человеке. И, как прежде, политика впереди экономики.

* * *

                Хуже нет, когда узнаешь, что автор возвышенных проповедей — жлоб из жлобов, или трус, или завистник.

                Нина Александрова соответствовала своим строкам. Младшие коллеги обращались к ней за советом и помощью, и она открывала дверь главного редактора.

                Мне довелось видеть ее и робкой, даже растерянной. В середине 60-х годов группу известинцев пригласили выступить в МГУ на Ленинские горы. Зам. главного редактора, два члена редколлегии и двое пишущих, от старших — Нина Александрова, от молодых — я. Уже в машине она разволновалась: нас-то с вами зачем? А выступать — с трибуны? А сидеть — на сцене?

                — Уж будто бы вы никогда в президиумах не сидели.

                — Никогда. Ни разу.

                Через минуту, немного успокоившись:

                — Вы знаете, один знакомый рассказывал мне, что он четыре года просидел в президиумах. Да-да, он посчитал.

                Ее все же заставили выступить. Говорила плохо, вяло.

                Бывали и другие минуты.

                «Известия» навестил маршал со свитой (в войну — легендарный генерал, командовал в Сталинграде). Главный редактор Л. Толкунов представил высокому гостю Нину Александрову, что-то вроде: наша гордость, прошла войну, награждена…

                Маршал снисходительно ухмыльнулся:

                — Ну, как красивые женщины зарабатывали в войну награды — это мы знаем.

                Нина ответила резко и громко:

                — Ваши знания о штабных шлюхах оставьте при себе, маршал!

                Гости были в шоке.

                Сегодня, я думаю, она, как никто другой, сумела бы защитить достоинство своей профессии. Подручные партии, прислуга? Если раньше журналистов унижали сильные мира сего, то теперь, после исчезновения партии, этим занялись, как ни странно, сами журналисты.

                Недавняя телепередача. «Мисс пресса СССР-1991 г.». Конкурс. Молодые, прыткие телеведущие задают вопрос восемнадцатилетней Яне Чернухе, представляющей телекомпанию «ВиД»:

                — Говорят, что журналистика — это вторая по продажности профессия после проституции, а что думаешь ты?

                — Я считаю, что даже первая по продажности профессия.

                Что же ты, милая, юная, выбираешь себе панель?

                Девицы, конечно, глупенькие, и не в них дело. Мастерили передачу профессиональные журналисты Михаил Дектярь и Игорь Шестаков. А подводил итоги Евгений Цирлин, обозначенный в титрах как координатор конкурса. Вот что он сказал о победительнице:

                — Рост немножко небольшой, но сумма качеств у ней лучше… У ней есть, что формулировать.

                Это сколько ж надо классов окончить, чтобы оценивать журналисток, — три, четыре?

                Как ни печально, конкурс проходил под эгидой газеты, в которой когда-то работала Нина Александрова, перед тем как прийти в «Известия».

                …Нет, родословную надо обязательно знать и помнить — государству, учреждению, человеку. Иначе выродимся, вымрем.

* * *

                А еще — взыскательна была к слову, к факту.

                Одной героине отправила гранки очерка. Меру эту считала необходимой, чтобы не попасть впросак, чтобы не пришлось героине после выхода газеты краснеть, а не радоваться. Та ответила категорически: «Не так и не то». И журналистка очерк разобрала, хотя редакция просила, даже требовала его публиковать.

                Собственно говоря, будь она человеком другого склада, менее дотошной и более, может быть, современной, что ли… она осталась бы жива. Да, это так. Очерк о подлеце, выдававшем себя за героя концлагеря, был написан, в руках журналистки была бесценная переписка между негодяем и истинными героями. Секретариат запланировал материал в номер, но она помнила завет погибшего главного редактора «Пионера» «видеть все своими глазами».

                — Нет. Полечу.

                Судьба? Может быть.

                Анатолий Николаевич, муж, скончавшийся недавно, рассказывал, как он провожал Нину. Как какая-то женщина, опоздав, бежала по летному полю. Уже был убран трап и включены моторы, она умоляла бортпроводницу у полузакрытой двери взять ее, потом кинулась к кабине летчиков, знаками показывая, что ей срочно нужно быть в Харькове, но летчик скрестил руки — поздно, все.

                И какая-то наземная служительница сжалилась над ней, подкатила трап, и радостная женщина, взбежав по ступенькам, вошла в обреченный самолет.

                Наверное, на небе есть кто-то, кто следит за нашими судьбами, назначив нам роковой час. Но кто объяснит, почему гибнут и умирают до срока самые порядочные люди.

* * *

                Кроме родословной имени, есть еще родословная духовности (или бездуховности), нравственности (или безнравственности). Я давно задумываюсь о том, что надо бы издавать воспоминания о Главных редакторах. Биография газеты, приметы времени — что и как сокращали и правили Главные в разные десятилетия, кто из политиков и всякого рода деятелей был вхож в кабинет, как менялись объекты обличений и разоблачений в газете, как переменялась идеологическая конъюнктура. Вот вам наш сравнительно короткий исторический отрезок. Главный во гневе:

                — Вы можете не уважать меня как Главного редактора, но вы забываете, что я еще и член ЦК!

                А последнему из ушедших Главных сотрудники говорили:

                — Уходите вы из ЦК, не должны вы там быть.

                Недавно узнал, что живет и здравствует Августа Петровна Коробкова, секретарь Главного редактора «Известий» Николая Ивановича Бухарина, 92 года. В полной памяти. Последний часовой. Грех не расспросить.

                Иногда, очень редко, в редакции появляется седой благородный старик — Савва Тимофеевич Морозов, последний из недавних интеллигентов. Имя ему дали в честь достославного деда, который, как известно из всех школьных хрестоматий, был знаменитым угнетателем, разжившимся на крови рабочих. Когда любопытствующие, не без удивления, что род великого эксплуататора жив, спрашивают Савву Тимофеевича, каким он, внук, помнит деда, он всякий раз отвечает:

                — Ну, обыкновенно с утра выпивает стакан рабочей крови, потом уж за дела…

                Он медленно и мелко движется по редакционному коридору, слепая трость впереди ищет спору.

                — Савва Тимофеевич, здравствуйте.

                — Это кто? А-а, это вы голубчик. Очень рад, очень рад. А я вот какой стал. Ну как дела, голубчик, расскажите?

                Как? Я даже не знаю, кто знает это.

* * *

                По существу, все вокруг укладывается в противоборство двух начал — нравственного разрушения и нравственного созидания. Требуется немногое: занять позицию. Это неправда, что вот, мол, создадим новые структуры и сами собой появятся всходы. Нет, всходы — внутри каждого из нас.

                Собственно, все, о чем писали они, Мастера, укладывается в полстроки: человек — мера всех ценностей.

                Тэсс, Кригер, Галич, Аграновский, Нина… Хорошо бы найденное и накопленное ими довести до более поздних времен.

1991 г.