Столько лет спустя

                О том, как в Ленинграде разыскивают без вести пропавших, я слышал легенды, ехал, ожидал увидеть целый институт. А оказалось, всего-то — шесть женщин в двух комнатках. Я сразу их и назову: два старших инспектора — капитаны милиции Татьяна Алексеевна Щербакова и Валентина Андреевна Черных; инспектора — старшие лейтенанты милиции Вера Алексеевна Мелехина, Мария Степановна Светличная, Галина Федоровна Суворова и младший лейтенант милиции Тамара Михайловна Мунцева. Возглавляет розыскное отделение паспортного отдела УВД майор милиции Алексей Васильевич Бережанский.

                Это они, несколько человек всего, организуют и ведут огромную работу, в помощь себе подключили радио, телевидение, печать. Ленинградские газеты завели у себя постоянные рубрики: «Из почты» «Отзовитесь», «Кто откликнется?».

                Кто откликнется?.. «Я, Васильева (ныне Вишнякова) Римма Васильевна, 1938 года рождения, вывезена из осажденного Ленинграда. Ищу кого-либо из близких. Подлинное у меня только имя, а фамилию и отчество мне дали в детском доме, там определили и год рождения…»

                Блокадное детство — представить это нельзя, это надо пережить. Тыловые врачи не могли определить возраст, медицинские показатели были таковы, что даже трехлетним малышам врачи давали на год меньше. Этих детей отправляли из Ленинграда эшелонами…

                Но как искать ныне родных, если, кроме имени, не оставалось порой ничего от прошлого?

                Остались еще воспоминания. Иногда полувыцветшие, полуобморочные, словно видение, иногда ясные и чистые.

                Трудно этим блокадным детям, давно уже выросшим. Тем особенно трудно, кто помнит еще родительскую ласку. Им труднее. Как слепому, бывшему зрячим и успевшему все увидеть и понять, что он потерял.

                Еще труднее примириться с мыслью о потере — матери.

*   *   *

                Минувший, 1975 год был особенно удачным, даже счастливым для Валентины Андреевны Черных: три «дела» по розыску закончила. Вот одно из них, не самое трудное и не самое легкое, вполне рядовое.

                Валентина Андреевна получила письмо от сверловщицы завода «Вулкан» Тамары Козуновой: «Сегодня 9 мая… Я совсем одна, так плохо быть одной… По метрическим данным, я родилась в Ленинграде, родители: Козунов Михаил, мать — сведений нет».

                Черных запросила все районные отделы ЗАГСа Ленинграда. Ответили: «Записи о рождении за 1940 (41—42) г. р. на гр. Козунову Тамару не найдено». Черных запрашивает районы и сельсоветы области. Запрашивает вторично. В третий раз. Проверила архивы райвоенкоматов — об отце никаких следов. Запросила архивы детских домов в гороно и облоно, проверила сохранившиеся кое-где «книги движения» воспитанников в самих детдомах. С трудом выстроила Тамарину жизнь. Вот она, биография детства: Пушкинский детский приемник, детский дом в Токсово, Черемыкинский детдом, Лужский детдом, Волосовский детдом…

                Не странно ли и не грустно ли, что по долгу службы один человек узнает о другом все, а тот, другой, ничего о самом себе не знает. Тамара еще ничего о своей жизни не ведала, а Валентина Андреевна уже знала, что мама ее умерла в январе 1942 года, сама Тамара, восьмимесячная, сидела в это время возле нее, перебирала игрушки. Что отец ее, и не Михаил вовсе, а Алексей, осенью того же сорок второго погиб. Что какая-то старушка подобрала ее и отправила в приемник-распределитель…

                Впрочем, я забежал вперед, следы родителей не могла Черных найти долго. Она выписала в адресном бюро всех Козуновых в Ленинграде и области — 40 человек. Со всеми переговорила — ни у кого Тамара в войну не потерялась.

                — Тамарочка, милая, — время от времени просила Валентина Андреевна, — помоги мне, хоть что-то вспомни из самого раннего детства.

                — Черемыкино помню, на стенах детдома широко, во весь рост, фашисты черные, в касках, нарисованы, потом закрасили. В Сиверский санаторий меня возили, туда всех дистрофиков из детдома возили. Помню, нас все время взвешивали. Коек в детдоме не хватало, помню. Кому на одного достанется — рад! Только потом, в Волосовском детдоме, это уже в 1953 году, я впервые поняла вдруг, что я сирота. К другим какие-то дяди, тети приходят, гостинцы приносят, а ко мне — никого, других на каникулы к себе берут, а я одна… Я и фамилию-то свою точно не знаю. Козунова ли…

                Через полгода, 10 ноября, в День работников милиции, Черных велела Тамаре принести две фотокарточки. «Плохи дела, — сказала она, — будем печатать объявление в «Смене».

                Тамара ушла, а ровно через час к Черных заглянула одна из Козуновых, уже приходившая к ней накануне. Оказывается, она была в гостях у родственников, и хозяйка дома рассказала, что в войну у нее потерялась племянница Тамара, ее никто не искал, считали погибшей: в Гатчине были фашисты.

                К четырем дня Тамара пришла на работу и нашла записку: «Позвони срочно Валентине Андреевне».

                — Тамарочка, ты только не волнуйся, у тебя, кажется… родственники нашлись. Хорошие родственники, близкие.

                Она молчит, плачет.

                — Успокойся, успокойся. И никому пока не говори, будем еще проверять.

                Потом звонила снова и снова:

                — Ну кто все-таки? — Думаем, сестра. Галя. — А где она живет? — Нет-нет, пока нет. Жди.

                Через несколько дней: — Хочешь фотографию детскую Галину посмотреть? Приезжай.

                Приехала, глянула и вспомнила себя детдомовскую. — Это же я. — Как? — испугалась Черных. — Нет, просто похожа очень.

                «Потом, — рассказывает Тамара, — Валентина Андреевна показала мне еще фотографию мамы. Я ревела, вообще я в те дни все время ревела».

                На 17 декабря назначили наконец встречу.

                «Но почему, — спросил я у Черных, — больше месяца ожиданий, когда все вроде бы ясно?» — «Что вы, это самый ответственный момент, тут надо все подогнать, чтобы сходилось. Знаете, как бывает… Московский спортсмен обратился ко мне за помощью. Одна женщина, ленинградка, узнала его: сын. Подготовили встречу, приехало телевидение. Оказалось — не сын… Это от жажды своих увидеть».

                — Встречу с родными,— рассказывает Тамара, — на 11 часов назначили. А меня Валентина Андреевна к десяти пригласила и около часа готовила меня, успокаивала. Я для смелости с подругой пришла, с Таней, тоже детдомовской девочкой. Сидим. Ровно в 11 звонок: нас ждут в соседней комнате. Я встала, ноги не идут. Вошли — народу, цветов!.. И голос Валентины Андреевны слабо чувствую:

                — Ну, Тамарочка, где твоя сестра?..

                Кто к кому первый кинулся — не помню…

*   *   *

                Между прочим, той, так жестоко ошибившейся женщине-ленинградке Валентина Андреевна все-таки нашла сына — потом, позже.

                — Она так маялась, — вспоминает Черных. — Я долго искала. Напала на след. Все вроде совпадает, а я парня переспрашиваю: воспоминания? «Помню, — говорит, — у мамы была зеленая юбка, и на углу дома в одном и том же месте я спотыкался, меня мама за руку удерживала». Я у этой женщины потом спрашиваю: «У вас юбка зеленая до войны была?» — «Была… А что?» — смотрит удивленно. — «А сын на одном и том же углу спотыкался?..». Знаете, с ней плохо стало…

                Вначале я говорил о том, что за год у Валентины Андреевны, все три дела окончились счастливо. А что считать неудачей? Долголетние безуспешные поиски? Находят след, но оказывается… умер человек недавно?

                Бывает другое. Татьяна Алексеевна Щербакова по просьбе молодого человека разыскивала его родителей. Помнил он мало что: «Отец был каким-то большим начальником», «Мать была очень красивая», и «Пол в квартире был из цветных плиток». После работы она ходила вместе с ним по всем возможным адресам. «Не то, не то, не то», — говорил он, прикусывая при этом как-то странно нижнюю губу. Однажды среди ночи (!) вдруг в полусне осенило ее: не там искала, вдруг поняла, куда идти. И уже не смогла уснуть и рано утром, ещё до работы, поспешила. Нашла дом, вошла в квартиру, и первое, что увидела,— цветные, довоенного настила плитки пола.

                Родители были старенькие, нескладные, вроде как беспомощные. Мать с отцом плакали от радости, а он отказывался: «Нет, не они». Вот только нервничал он и прикусывал губу зря: над столом висела старая фотография отца… с прикушенной губой.

                Этот случай из редких. В принципе же даже те, кто не помнит родства своего, пишут: «Помогите найти мать, она теперь, наверное, старая и нуждается в моей помощи».

                Обычно розыском «лиц, утративших родственные связи», занимаются органы внутренних дел по месту жительства заявителя. Ленинградские же инспектора, если дело в прошлом связано с блокадой, Ленинградом, по доброй своей воле принимают заявления о розыске из любых концов страны. Они никому еще не отказали. Впрочем, это надо объяснить.

                Валентина Андреевна всю блокаду была в Ленинграде. Умер от голода отец, потом сестра, погиб брат на фронте. Помнит, как хлеб сушили, чтобы сосать, а не есть.

                И Татьяна Алексеевна Щербакова тоже блокаду пережила. А отец ее, дедушка ее, тетя — они все не смогли пережить.

                И Мелехина Вера Алексеевна блокаду пережила. «Мы с мамой воду в Неве поварешкой черпали и — в чайник. А потом этот чайник с водой вдвоем едва-едва везли, такие худые были. А однажды зимой меня артобстрел на Неве застал, я присела, воротником закрылась… Потом встала, отряхнулась и пошла… Я тогда все думала: какая же я дура, что раньше первое не ела. Война кончится — теперь уж буду маму слушаться и по две тарелки есть…».

                Скажите, уважаемый читатель, может ли человек, который в голодном детстве защищал себя от снарядов воротником пальто, может ли этот человек заниматься розыском пропавших в войну людей вполчувства?

                Все шестеро женщин — ленинградки.

*   *   *

                Кто кого чаще ищет? Родители детей. Хотя старшие смотрят на жизнь трезвее, хотя они больше видели, больше знают и меньше верят в чудеса. Впрочем, дети тоже нередко ищут, особенно беспокойно начинают искать, когда сами обзаводятся семьями, детьми.

                — Знаете, — говорила Мелехина, — трудность наша в чем: у блокадных детей ведь очень плохая память, особенно зрительная, у эвакуированных лучше. Пишут: «Я помню наш дом, возле него были львы». А в Ленинграде — львов… Фантазия у военных детей знаете, какая: у всех папы — непременно фронтовики и особенно офицеры, а мамы — врачи или медсестры. Вот так же многие эвакуированные, в тылах, дети видели себя обязательно ленинградцами.

                Так случается, что бывшие сироты обретают трех матерей.

                Ту, что родила и наконец нашлась.

                Та, что вырастила, выходила, тоже, конечно, остается матерью. «Я очень хотела в войну взять ребенка, — рассказывает Серафима Александровна Збарацкая из Кировской области. — Пришла в детдом, там все дети из Ленинграда. Воспитательница говорит: «Выбирайте». Я смотрю — и беленькие, и черненькие, и помладше, и постарше… Никто не приглянулся. «Больше, — говорю, — нет?».— «Все, — отвечает. — Правда, есть еще одна, она в изоляторе, очень истощена, но сейчас выздоравливает». Привели. Она вошла и сама ко мне подошла. На колени сразу села и в карман нагрудный за конфеткой потянулась. Спрашивает: «Ты мама моя?» Я заплакала, говорю: «Да».

                Ну и третья мать — Валентина Андреевна Черных. Я читал праздничные открытки ей: «Дорогая мамочка, Валентина Андреевна! Желаю вам…».

                Что обычно желают ей — «счастья в жизни», «здоровья», «душевного спокойствия». То есть всего того, чего им самим когда-то так не хватало.

                — Будут ли после нас искать? — сказала как-то в раздумье Валентина Андреевна.

                Сколько в самом деле будут еще люди искать и ждать друг друга? 10 лет, 30? Не гадайте. Тут и сто лет — не время. Вот — история: в 1876 году (сколько лет тому? сто?) турки уничтожили и сожгли болгарское село Батаки. Уцелели (спрятались на огороде) два маленьких брата Петр и Дмитрий, одного из них, Диму, русский офицер отвез в Петербург. Сами братья, конечно, давно умерли, но вот сейчас уже дети Петра начали поиски детей Дмитрия. Щербакова… нашла-таки дочь Дмитрия, и совсем недавно Татьяна Дмитриевна Василевская, бывший архитектор, а теперь пенсионерка, гостила в Болгарии у своих родных.

*   *   *

                Когда я иду по Невскому, по Горького, по Дерибасовской, я исподволь не без зависти разглядываю юных, которым по четырнадцать-пятнадцать. Они хотят казаться старше, да они и выглядят старше. Высокие, как мачтовые сосны, модные, гладкие. Сытые, здоровые, привыкшие к заботам и ласкам матерей и отцов.

                Это дети того самого поколения… Это их матерям и отцам к трем годам от роду давали на целый год меньше.

Ленинград

1976 г.