Эдвин Поляновский
Клетка для председателя
Обвинение в убийстве
В Могилевской области работал председатель колхоза «Рассвет», дважды Герой Социалистического Труда Василий Старовойтов. В пору развала колхозов хозяйство Старовойтова процветало.
Пришли другие времена, другие люди.
Белорусская новая власть призвала развивать колхозы. А Старовойтов превратил «Рассвет» в закрытое акционерное общество. Независимые от властей акционеры сами определяли стратегию хозяйствования. ЗАО «Рассвет» своими налогами почти наполовину заполняло районную казну.
В октябре 1997 года погиб от взрыва председатель Комитета госконтроля Могилевской области Евгений Миколуцкий, земляк председателя Старовойтова и президента Лукашенко. В убийстве обвинили… Старовойтова, семидесятичетырехлетнего крестьянского интеллигента. Обвинение растиражировали газеты и телевидение Белоруссии, России.
Кто сказал, что романтическая любовь сильнее земной?
После войны Старовойтов, совсем молодой, заведовал сельхозотделом райкома партии. Но парня тянуло к земле, и ему поручили большой отстающий совхоз. Хозяйство вытащил. А в 1968 году умер знаменитый председатель колхоза «Рассвет» Орловский. Василий Константинович согласился перейти в новое хозяйство, но в обкоме партии поставил условие: первые три года ко мне ни ногой, ни одну комиссию не пущу.
— Что, где и когда мы будем сеять, куда какие удобрения вносить — это дело наше. Разве можно с Красной площади командовать всем крестьянским миром?
Поставить себя Старовойтов сумел, все три десятилетия двери кабинетов любых секретарей ЦК Компартии Белоруссии были для него открыты. Но и врагов себе нажил, они и сейчас в полной силе.
Мы все время, долгие десятилетия, перенимаем чей-то хозяйственный опыт, а надо бы перенимать еще и отношение к людям. Каждый год колхозники у Старовойтова проходили медицинское обследование, отдыхали в профилактории. В ресторане-столовой для колхозников — бесплатный обед. Дворец культуры Старовойтов отгрохал один из лучших в стране — с зимним садом, пальмами, аквариумами. Гостиницу со всеми удобствами, торговый центр.
Друг мой незабвенный, ныне покойный Николай Матуковский, журналист, драматург, попал в «Рассвет» на какой-то праздник. Дворец культуры был полон. Когда на сцену вышел Старовойтов, зал встал. «Началось неистовство. Я не видел ничего подобного ни на одной самой высокохудожественной премьере, — вспоминал Матуковский. — Я думал, эти овации обрушат стены. Старовойтову не давали говорить четверть часа».
Да, любили его люди. В 70—80-е советские годы рассветовцы зарабатывали на нынешние деньги по 350 долларов, доярка получала больше Старовойтова. Тут еще и внешнее обаяние. В нем какая-то порода: пышные седые волосы, прямая спина, лицо глубоко изрезано морщинами, «как сельская местность» (по Платонову). Обращается к колхозникам «сударь», «сударыня». Голоса не повысит. Никогда, даже по торжественным дням, не надевает награды (две Золотые Звезды, три ордена Ленина, боевые ордена и медали).
* * *
Бывают такие люди: чем старше становятся, тем красивее. Василию Константиновичу шел 72-й год, а Валентина Николаевна, солистка колхозного хора, была почти на тридцать лет моложе, когда они решились переговорить о совместной судьбе. Он уже лет 20, как разошелся с женой, а она собралась уходить от пьяницы мужа.
Это было в Анапе. Там колхоз «Рассвет» построил базу отдыха, и каждый год колхозники ездили туда отдыхать на автобусах, с собой везли холодильные фуры с запасами еды. Там, на берегу Черного моря, он спросил вполне обыденно: «Это правда, сударыня, что ты собираешься разводиться?» И как-то очень просто он предложил ей объединиться и помочь друг другу. Она ответила: «Ваше предложение — это чье-то провидение».
Валя Старовойтова:
— Это был август 95-го. Мы не объяснялись в любви друг другу. «Помочь жить» — это даже человечнее, потому что рождаются обязанности. А кто сказал, что романтическая любовь сильнее земной, житейской? Конечно, любовь у нас была, даже больше чем любовь — уважение.
Стоим за кулисами — дворец полон, а Старовойтова нет — и петь не хочется. Вдруг появляется — хористки сияют, и у каждой было чувство, что поет именно для него. Как же мы пели, я в облаках купалась. Ездили в Болгарию, Польшу, Венгрию, Чехословакию, во Францию… Зайдет к нам в гримерную, поблагодарит, а меня просит, чтоб я не пела таких грустных песен, а то слезу вышибаю.
Когда мы с Василием Константиновичем сошлись, две доярки из нашего хора — у одной орден Ленина, у другой — два ордена Славы — поддержали меня: «Николаевна, вы хорошо поступили». Обрадовалась Галя, сестра, родная кровь, она возглавляла рабочий комитет.
Мы же 19 лет были знакомы, я приехала сюда из другого района в 76-м. Что я увидела — рай! Праздничные, чистые улицы с красивыми коттеджами для колхозников. На какую бы тропинку ни попала, на какое бы поле ни вышла — все отмерено, ухожено. Вдоль всего колхозного центра на четыре километра тянется яблоневый сад. Лес — 300 гектаров: чистота стерильная, сучья обрублены, мусор убран.
Вы не поверите, я плакала. Все смотрела на людей и думала: вот люди, которые понимают, кто они такие на этой земле.
Единственное я сказала Константинычу:
— Дворцы и коттеджи построили, а церкви нет. С храма надо было начинать.
Подарок от Чмары
Надежда Филипповна Чмара — председатель Кировского районного суда. Большой друг семьи Старовойтовых.
После распада компартии многие чиновники оказались никому не нужны. Чмара попросила Старовойтова взять в колхоз на работу бывшего секретаря райкома партии Мамчица. Тот пришел и в первый же день: «Возьми со мной и мужа Чмары, и Карпука». Потом Мамчиц крепко запил, Старовойтов его уволил, Карпука тоже уволил за безделье. Николай Чмара развалил «Сельхозтехнику», но Старовойтов пожалел его, оставил. Помогал как мог.
Свадьбу и новоселье Старовойтов с Валей отмечали в один день. Больше других хлопотала Валина сестра, энергичная Галя. Четыре близких семьи, в том числе и Чмара, скинулись на роскошный подарок — большой кухонный комбайн. Хорошо было, весело. Сохранились цветные фотографии, где Старовойтов и Чмара крепко, по-дружески целуются.
Звучали тосты за долгое счастье в этом доме.
До трагедии оставался год.
Месяц в деревне
На раскрытие убийства председателя Комитета госконтроля Миколуцкого бросили в колхоз «Рассвет» со всей Белоруссии 90 лучших следователей-важняков. 90! А сколько, наверное, их трудилось еще в Могилеве, в Минске!
Деревня была потрясена.
Газеты, радио, телевидение (повторюсь, и российское) трубили о «вооруженном заговоре», убийцах Старовойтове и его зятьях. Жителей «Рассвета» допрашивали без всяких адвокатов, увозили в Кировск, в Бобруйск (там очень удобные следственные камеры).
Дело, однако, лопнуло. Протоколы допросов бесследно уничтожили. Но власть уже загнала себя в угол. Стали искать другую преступную базу — экономическую. В деревню нагрянули Народный контроль, Госконтроль, налоговые инспекции района и области, ревизионные комиссии, ревизоры Национального банка, сто бухгалтеров всех уровней. Следователи меняли друг друга, их стало 124.
Газеты и ТВ сменили направление: председатель «Рассвета» не убийца, а отъявленный жулик — пять миллиардов на счетах, пять квартир, пять машин. По телевидению показали фильм «Падение», где вся Белоруссия увидела огромный особняк с плавательным бассейном, подземными гаражами. Объявили — это особняк Старовойтова, сам председатель уже арестован, вместе с зятьями, Сергеем и Валерием, сидит в тюрьме.
Василий Константинович находился дома, в скромном коттедже, как у всех колхозников, и смотрел эти передачи о себе, и слушал, и читал. В полном угнетении. Собственно, это был арест — домашний.
Главное направление, выбранное следователями, — хищение.
Старовойтов:
— Во время уборки мы привозили механизаторам, полеводам горячую еду. Так было всюду веками. К нам следователи придрались — кто сколько съел и кто заплатил? А мы списывали это на затраты производства. Тем более у нас 60 производств, и все имеют свой расчетный счет. Выписывали накладные, списывали со счетов. Если 8 Марта, Новый год, свадьба, кто-то родился или умер, я писал в колбасный цех — выдать, в парниковый — выдать. Следователи говорят: надо списывать с прибылей. Но у нас прибыли-то в конце года.
Это же наше внутреннее дело, государству убытка никакого. И, между прочим, сама власть все делегации — из Америки, Италии, Германии — присылала пожить к нам. И мы все списывали честно со своих счетов: на прием гостей — такая-то сумма.
«Если и есть за ним, Старовойтовым, грехи, то это грехи системы, а не совести», — сказал адвокат Ярчак.
Мне, неспециалисту, кажется, что все-таки ревизию начинать надо с другого: как выполняются обязательства перед государством? Есть ли перед ним долги? Каковы капиталовложения? Положил ли кто-то что-то в собственный карман?
Старовойтов в свой — ни копейки.
— Наши акционеры выкупили 17 производств — консервный цех, теплицу, шашлычную, ресторан, гостиницу, швейный цех, сапожный. Государство хотело у нас все отнять — в этом тоже причина разгрома. Они и отняли все, деньги четырехсот человек сгорели.
* * *
Меня мало волнует степень чьей-то вины или невиновности. Меня не волнует власть. Меня волнует сейчас воздух малой вселенной над деревней Мышковичи, воздух, которым они дышали и который хочется разъять, разложить на химические элементы.
Начался этот кошмарный месяц 10 октября. Утром на Верховном совете Белоруссии было объявлено об отстранении Старовойтова от работы. Василий Константинович узнал об этом только во второй половине дня, когда у него, дочерей и сына одновременно начались обыски.
День был теплый. Таня Старовойтова, его младшая дочь, сгребала листья во дворе и жгла на костре. К вечеру вернулся с работы муж Сергей, и они поехали в Кировск за лекарством для больной дочери. На выезде из деревни их подрезал автомобиль. Выскочили двое в штатском. «Как нам найти Старовойтову Татьяну Васильевну?» — «Я, а в чем дело?» — «Проедемте к вам домой». Под конвоем, на глазах деревни ее ввели в дом.
Обыск продолжался 8,5 часа. Уехали во втором часу ночи. Нашли охотничье ружье — зарегистрированное, и мелкашку — незарегистрированную, когда-то здесь жил Старовойтов, он охотник, после него заброшенная мелкашка и валялась.
После отъезда автоматчиков напротив дома остался микроавтобус, из которого во все стороны торчали антенны. Еще до всех дел Тане сообщил знакомый чекист: «В колхозе работает военная разведка, ваши дела плохи».
Таниного мужа Сергея арестовали.
Мужа Наташи, старшей дочери Старовойтова, взяли на другой день.
Марина Подоляк:
— 11-го, суббота, был страшный день. Административное здание под охраной, все дома Старовойтова и его детей под охраной. По селу рыщет ОМОН. Никто не выходил на улицу — ни старики, ни дети. В этот день я единственный раз в жизни увидела и услышала, как над «Рассветом» низко летают тучами и громко каркают вороны. 12-го, в воскресенье, я позвонила Наташе и поняла, что телефон отключен. И я пошла к ней домой. Я шла к Старовойтовой, и редкие прохожие смотрели на меня большими глазами, как будто я иду по преступной тропе. Мы сидим с Наташей, пьем чай, кто-то позвонил в дверь, попросил Валеру, ее мужа, буквально на пару минут. Он сидел с нами за столом в одной рубашке — накинул куртку и вышел. И не вернулся.
Марина Подоляк — главный бухгалтер банка, а Наталья Старовойтова — председатель правления. Банк не колхозный, но находится на его территории, и «Рассвет» пользуется его услугами.
Марина:
— Наш банк проверяли МВД, Госконтроль, Национальный банк. Проверяющих было больше, чем работающих в банке. Возле каждого нашего сотрудника стоял военный с автоматом наперевес. Проверяющие собирали у нас информацию друг о друге и каждого спрашивали: «Как вы относитесь к Старовойтову?» Это был главный вопрос. На допросы всегда вызывались «срочно», часто ближе к ночи. И мы не знали, кто с допроса вернется, а кто нет. В районном УВД в Кировске меня один допрашивал в двенадцать ночи. Спросил: «Вы на машине?» — «Да». — «Можете отпустить водителя, машина вам уже не понадобится». Большие психологи. Нас с Натальей Васильевной вызывали через день. А вся эта комплексная проверка длилась с 10 октября по 25 декабря. Полковник в штатском наконец сказал мне: «Тут у вас ловить нечего. Но в «Рассвете» за что-нибудь уцепятся».
Даже дома допросы проводились ночью.
За свидетельства против Старовойтова женам обещали вернуть арестованных мужей. Иногда возвращали, иногда нет.
Николая Дмитриевича Ленкевича, заместителя Старовойтова, следователи обещали не трогать, если он даст нужные показания. Тот согласился. А на другой день открыл газету и увидел свой портрет рядом с портретом Старовойтова: два расхитителя, два преступника. С Ленкевичем случился сердечный приступ.
Кировская районная газета по просьбе следователей опубликовала «телефон доверия». Каждого колхозника просили сообщать компромат на председателя колхоза «Рассвет». Телефон раскалился, доносили не только на Старовойтова, но и друг на друга.
Валя:
— Иду по улице и взгляды чувствую: ты все еще на свободе?
Таня Старовойтова:
— Фаина Онуфриевна Скудная, доярка наша знатная — у нее орден Ленина, — стоит с родней на крыльце, а я мимо иду, и она при мне: «Посадили и правильно сделали».
Валя:
— Мы с ней в хоре пели 15 лет. Бок о бок стояли. Не по колхозу близка, а по самым возвышенным минутам, когда душа просилась в рай.
Таня:
— Скажите, это люди?
В школьном классе была уборка, часть стульев осталась на партах кверху ножками. Настя, внучка Старовойтова, сказала, что стулья мешают ей видеть учительницу. И учительница ответила: «Привыкай смотреть через решетку».
В школе детям арестованных остальные дети говорили: «Твой батька — вор». Они лишь повторяли то, что говорили дома их благополучные родители.
Сосед Старовойтова, замечательный парень Олег взял бумагу, ручку и пошел по деревне собирать голоса в поддержку опального председателя. В деревне больше двух тысяч душ. За Старовойтова подписались десять человек.
Одна из женщин не выдержала, выскочила на балкон и закричала на всю деревню и следователям, и землякам: «Гады!»
«Болдинская осень» с переходом на зиму
Именно он, именно Александр Евстратов стал первым, практически единственным обвинителем председателя колхоза.
Когда-то его выгнали из музыкальной школы за беспробудное пьянство. Мать упросила Старовойтова спасти сына.
— Взял я его в колхоз. Пил он почти каждый день, годами не платил за квартиру. Я ему пять выговоров объявил, колхозники ругали меня за долготерпение. И все-таки стал Евстратов человеком — развел домашний скот, торговал станками. Я назначил его замначальника цеха по производству грунтовых красок.
Однако потом запои стали сезонными: девять месяцев работает, и здорово, а октябрь, ноябрь, декабрь в беспамятстве, таскает водку ящиками. Вольная «болдинская осень» с переходом на зиму.
Когда Евстратов подставил следователям председателя, получил кличку Иуда. И мне показалось находкой перевести тридцать сребреников в белорусские «зайчики». За сколько сдал?
Оказалось — ни за сколько. Просто Евстратова пытали. Он бы, может быть, выдержал, если бы ноги его привязывали к согнутым березам, а потом деревья распахивали бы и рвали тело до головы. Но ни древние, ни современные варвары не придумали того, что белорусские следователи-важняки.
Обыски, допросы и аресты начались как раз в «болдинскую осень». Рассветовцев допрашивали поздно вечером, даже ночью, а Евстратова утром. Голова разламывалась, он умирал без похмелья.
Следователи с громким бульканьем наполняли стакан, отставляли в сторону. Евстратов умолял их, сходил с ума, пока не прикасался к живительно-ядовитой влаге. Тогда оживлялся и с азартом говорил все, о чем его просили, и что было, и чего не было, подписывал любые бумаги — и против Старовойтова, и против себя.
Наполняя стаканы подследственному, важняки убеждали его:
— Деда вашего не посадят — дважды Герой, участник войны, да и просто старый. А тебе условно дадим.
Евстратов верил. Когда их привозили, чтобы зачитать несколько эпизодов доследования, Евстратов шептал Старовойтову: «Вот сейчас приедем, вас прямо и отпустят…» И на скамье подсудимых шептал: «Отпустят». И адвоката Старовойтова очень просил: «Да освободите же его из-под стражи».
А когда зачитали приговор — Евстратов был раздавлен.
Никакой он не Иуда, просто по утрам был нечеловек.
И Старовойтова погубил, и себя.
Арест
И обыски, и аресты, и огромный наплыв в деревню вооруженных спецов — все напоминало войсковую операцию.
Валя:
— 10 октября смотрим в окно — пять машин пришло. Три долго ходили по кругу. Видно, проверяли, дома ли мы.
В дом ворвались человек 15, и на улице осталось с полдесятка. У Старовойтовых изъяли стволы. Вечером показали их на телеэкране, а что на стволы есть разрешение — ни слова.
Старовойтов:
— Месяц трубили, что я в тюрьме, а я дома, это угнетало.
Ареста ждал, но все равно оказался не готов. Взяли, как и зятя, обманом. 11 ноября Василий Константинович собрался после полудня поставить себе зубные протезы. Вдруг звонок. Начальник РОВД: «Подъедьте в Кировск». — «Я к зубному собрался». — «Ну, потом съездите к нему, успеете. Надо поговорить».
В райотделе уже сидели руководители следственной группы Глуховский и Смоленский. Там сидели часа четыре. Около полуночи подъехал «черный ворон». Домой позвонить не разрешили.
Старовойтов:
— В машине темно. Два охранника рядом молчат. Мне 74-й год, и меня, как бандита, ночью… Через решетку вижу — темными закутками петляем по бездорожью. Боялись шума, засады боялись. Привезли в маленький холодный подвал. Я только потом узнал, что это минское СИЗО КГБ.
У дома бывшего председателя колхоза осталась дежурить милицейская машина. На второй день после ареста здесь снова провели обыск.
Валя:
— Накинулись: наркотики? тайник? золото? Ничего нет, вот цепочка маленькая на шее. Выпотрошили мою сумочку, там было 300 рублей. Меня обыскали. Добрались до амбара — там коньяк и водка от дня рождения остались, мы дома отмечали, не в ресторане. Они забирают. Не позорьтесь вы, говорю, оставьте. Они пошли по квартире и по всему двору с миноискателем, искали боеприпасы, оружие, драгоценности, золотые тайники. Весь двор прошарили, перекопали землю. Картошку в подвале высыпали, уголь в сарае и поленницу дров разворотили. Ушли злые-злые. И возле конторы всю землю миноискателем прощупали. Я вдруг успокоилась, поняла: я нужна Константинычу крепкая, здоровая, я должна жить.
От октября до октября
Наверное, он не мог оторваться от земли по простой причине — хотел продолжить дело своих родителей-трудяг, вырастить, укрепить то, что не успели они. Показать, что могут дать друг другу земля и человек. Разве это не главная цель — обустройство людей на земле в согласии с природой и друг с другом?
— В октябре 1941-го, — вспоминает Старовойтов, — мне было семнадцать. Немцы расстреляли маму, дедушку, тетю. Это было на моих глазах, меня спрятали соседи, к которым я случайно зашел. Сожгли дом, баню, сарай. Сожгли корову, телят, свиней. Отец партизанил, заскочил в баню помыться. Полицай донес, и дом окружили. Отец из горящей бани выскочил, ему прострелили ноги, в горячке его подхватили и увезли в лес, но там он сразу умер.
Полицай-белорус, который донес, получил потом 25 лет. Отсидел, выжил, но в деревне не появлялся.
И вот снова октябрь — через 56 лет. Дом совершенно пуст — вынесли все. Старовойтов и оба зятя за решеткой.
— Там полицай, а здесь — мой заместитель Гоцман. Он написал жалобу в президентскую администрацию. Жалобу переправили в Госбезопасность. Гоцман — прохвост…
Да что, собственно, Гоцман! Не он, так любого другого нашли бы. Уголовное дело составило 54 тома. Из них три толстых тома — подстрекательские письма и кляузы на Старовойтова.
В светлое прошлое
Василия Константиновича арестовали в понедельник, а в пятницу в деревню приехал президент Александр Григорьевич Лукашенко.
Таня:
— Такого скопления машин я никогда не видела — пожарные, военные, милицейские, газики, уазики. Носились с ревом машины с мигалками. Огромное число автоматчиков — оружие наперевес. Рвутся на поводках овчарки, морды как у лошадей. За каждым деревом, за каждым кустом — штатский. Когда Президент вышел из машины, его хотели приветствовать местные начальники, но Президент кинулся к толпе. Толпа зашлась от восторга.
Я стояла в сторонке с детьми — Насте 11 лет и Ольге 16. И если бы в ту минуту кто-нибудь сказал этой толпе: «Разорвите их!» — нас бы разорвали на части и были бы счастливы. Кто-то сзади обнял меня: «Танька, держись! Все вернется на круги своя». Обернулась — знакомый из районного руководства. Я говорю: «Уйди от меня, ты себя погубишь». — «А мне плевать».
…Президент поднялся во дворец для доклада.
Оцепление автоматчиков осталось до ночи.
Никто из жителей «Рассвета» не вышел вечером на улицу.
Деревня вымерла.
* * *
А еще через месяц с небольшим, 20 декабря 1997 года, в том же Дворце культуры состоялось другое, не менее важное событие — общее собрание. Прибыли 1-й заместитель главы администрации президента тов. Русакевич, замминистра сельского хозяйства и продовольствия тов. Аверченко, председатель Могилевского облисполкома тов. Куличков. В зале, в фойе набралось 1590 человек, свыше 70% акционеров. То есть собрание было правомочным решать все вопросы.
Вопрос второй: о переименовании ЗАО «Рассвет» опять в колхоз. Зал бурно поддержал предложение, тут же в зале 1544 человека письменно подтвердили свое желание вновь стать колхозниками.
Вопрос третий: выборы председателя колхоза. Присутствующим в зале представили кандидата — работника Круглянского райисполкома. Ничего, что чужой — проголосовали единогласно.
Но главное — вопрос первый, без которого бы не было второго и третьего: освобождение от должности председателя Старовойтова В.К., с которым они, односельчане, проработали 30 лет, которому еще недавно аплодировали во дворце бурно четверть часа.
— Долой старовойтовщину! — кричали из зала. — Хотим обратно в колхоз!
И опять были долгие овации.
За Старовойтова подняли руки 14 человек.
* * *
Решили ввести в колхозе новую должность — замполита, то есть политрука, как в старой Советской армии. До заградительных отрядов против старовойтовцев дело не дошло.
Год следствия в тюрьме и на воле
Минское СИЗО КГБ, куда привезли Старовойтова, строил еще Берия для политических заключенных.
Старовойтов:
— Валя не знала, где я, несколько дней искала по районам и областям. Камера тяжелая, я заснул только на пятые сутки минут на 30. И я как приехал, так и ходил в кальсонах. Специально сделали из меня чучело гороховое, чтобы раздавить. Сопровождающий шепнул: «За вами наблюдают». Смотрю, сам Глуховский из окна следит. Дня через три зло так: «Ну что, будешь писать про воровство? Сгниешь тут, в тюрьме». На ты, почти вдвое моложе.
А я действительно начал гнить. На улице летом под тридцать было, а в камере под шестьдесят. От жары, сырости, соли, пота на теле пошли пятна. Маленький прыщик начинал гноиться до костей. Люди от жары теряли сознание. А у меня легкие плохие — двухсторонний гнойный хронический бронхит, воздуха не хватало. Хотелось разбежаться и головой об стенку. Я не думал, что вернусь оттуда.
Когда Валя пробилась ко мне на свидание, я сказал ей: «Извини, что ты вмолота вместе со мной, извини, что я так попутал жизнь твою — только год и прожили. Будь вольной, устраивай свою жизнь и не обижайся». Она ответила: «Я буду ждать вас».
Вера Стремковская, адвокат:
— Глуховский в парламенте Белоруссии возглавлял комиссию по законодательству, и он не имел права возглавлять следственную группу по делу Старовойтова. Это прямое нарушение закона.
Кроме гнойного бронхита у старика Старовойтова от желудка осталось две трети, двенадцатиперстной кишки нет совсем. Глаукома. Микроинфаркт и два микроинсульта, один из которых случился в тюрьме в Орше.
Валя подошла к Глуховскому:
— Если с мужем что-нибудь произойдет, я уйду в монастырь!
Этот исход для власти неприятнее, чем смерть подследственного в тюрьме. Разовую смерть, даже человека известного, покрывает время, неприятность уходит. А добровольное заточение — это акт самопожертвования, который доставляет власти досадное неудобство до конца жертвенной жизни.
Специальных мук в тюрьмах для Старовойтова не изобретали. Для больного старика сам режим — мука.
Старовойтов:
— Снаружи стукнули, значит, через 5-6 секунд всю камеру поведут на оправку. Это утром, в 6.30. Один охранник дежурит у двери снаружи, двое — прямо у толчка. На все про все — три-четыре минуты. А у меня же больной желудок, геморрой, я брал пару бутылок воды — подмыться. В них потом и чай готовил. В туалет водили два раза в сутки, а при дрянной тюремной пище мне надо раз пять-шесть. Поэтому я иногда не ел, тарелки обратно отдавал, чтобы не мучиться. И потом, когда полгода суд шел, я перед выездом тоже не ел. И потом — в бобруйской тюрьме.
Мои этапы: минское СИЗО КГБ — бобруйская тюрьма, она в низине, в болоте, — оршанская тюрьма, там заболеваний туберкулезом в сто раз больше, чем в стране.
Когда бывали сердечные приступы, предлагали лекарства. Но я ни одной тюремной таблетки не взял. Жена, дочь приносили.
А вообще спасался зарядкой. Даже когда на нарах не мог двигаться — коленками в постели шевелил, головой двигал. Руки вверх — и кровь шла к мозгу.
В самой страшной из тюрем, минском СИЗО КГБ, Старовойтов провел год. Пока не закончила работу следственная группа.
* * *
На свободе события развивались торжественно-празднично. Колхоз «Рассвет» решил отметить год успешной работы следственной группы. Группа поработала ударно. Правда, выявился один отступник.
Татьяна Белявская:
— Мой муж заведовал гаражом. На него, как и на других, продукты питания повесили как хищение. Следователю велели арестовать мужа. Он ответил: «Не буду, не за что». А мне он сказал: «Я из этих органов уйду». И ушел. Но это был у них единственный прокол. Глуховский сказал: если мы возместим ущерб, мужа освободят. Я назанимала денег где только можно, залезла в долги. Вернула. А в итоге Анатолию Демьяновичу моему дали максимальную меру наказания.
Итак, минул год со дня успешного следствия (успешного, хотя еще не было приговора суда). Колхоз «Рассвет» решил подарить следователям памятные подарки, в том числе самым старательным — именные часы. Все 124 следователя были приглашены в большой зал заседаний конторы. Борцов с коррупцией поздравил новый председатель колхоза «Рассвет» Иванов. Часы покупала и вручала Галя, родная сестра Вали, жены Старовойтова (помните, как радовалась и суетилась на свадьбе?). Она как председатель рабочего комитета была всегда очень активна, любила выступать с трибуны, очень обиделась, когда во время приезда Лукашенко ее не пригласили в президиум. Тут она, нарядная, была в центре внимания. Потом был банкет в ресторане. Тосты, благодарности: «Спасибо, что вы освободили нас от …!», «Теперь нам легче дышать!»
И никого из следователей не заинтересовало, за счет каких фондов, как «списали» им подарки, угощения. По всему выходило: покормить своего полевода на стане — преступление, дарить подарки чужакам — в самый раз.
* * *
Рассмотреть дело Старовойтова поручили председателю Кировского районного суда Чмаре. Учитывая ее давние поцелуйно-дружеские отношения с подсудимым, она обязана была взять самоотвод, поручить дело другому судье, а еще правильнее — перенести слушания в другой район.
Но она поняла: другого такого случая привлечь к себе внимание власти не будет.
Она знала, что и как надо делать с первых же шагов.
Бартер
Судили в Кировске Братенковых. Братья. Уроды. Прежде чем убить человека, они ему, живому, протянули проволоку через глаз, рот и уши. Без всякой клетки сидели на скамье подсудимых в окружении конвоя.
И до них, и после в двухэтажном здании районного суда перебывало много бандитов-рецидивистов. Никому в голову не приходила мысль о клетке.
В конце 1998 года захолустное здание суда провинциального Кировска стали вдруг превращать в столичный дворец правосудия — срочно красили стены, вешали на окна шторы, застилали коврами полы. «Статус подсудимого» — объясняли оппозиционные газеты. Наивные: Старовойтов для власти — букашка. Ожидали иностранных журналистов, агентов международных организаций.
Впрочем, приготовили сюрприз и персонально для старика Старовойтова. В зале суда установили… клетку. Мощную, огромную, от пола до потолка.
Всякий славянский сюжет требует героя.
Задыхающимся людям свойственно искать отдушину. Чем запуганнее народ, тем желаннее глоток свободы, хоть чье-то одинокое сопротивление. Газеты наперебой рассказывали о том, как пострадал начальник Кировского ПМК Лазакович — отказался сооружать клетку для Старовойтова.
Я встретился с Иваном Петровичем Лазаковичем, почти народным героем.
— Клетку в зале ставили без меня, — рассказывает он. — Мне предложили другое. В пятницу вечером мы готовили к сдаче сорокаквартирный дом. Вдруг меня срочно вызывают в райисполком. Камеру предварительного следствия в здании суда надо разбить на четыре отдельных маленьких бокса, стены в полтора кирпича со звукоизоляцией, металлические двери. В понедельник суд, за два выходных все сделать! Прикажите рабочим. Я сказал, что людей в выходные работать не поведу и в ночь не поведу.
Знаете, я со Старовойтовым лично не знаком, прав не прав он — не мое дело. Я строитель, поручат строить больницу — буду строить больницу, тюрьму — тюрьму. Я протестовал против такого подхода к людям: «Дай команду, пусть делают!» В выходной людей просить надо, а не команду давать. Люди для них — ничто.
* * *
Нет, Иван Петрович Лазакович не бросал вызов гонителям Старовойтова. Он отстаивал и отстоял нечто не менее важное — принцип: «Человек — не быдло». Тем самым он вступился и за Старовойтова.
А как же с тюремным карцером для старика? За полтора выходных дня кого из мастеровых найдешь? Выручили, да, действительно выручили рабочие-строители из старовойтовского «Рассвета». Камеру-одиночку («стакан») для своего недавнего председателя они соорудили прочную, работали споро, не без удовольствия: за работу, срочную и ответственную, и оплата соответствующая.
Бартер: прежде 30 лет он строил для них школу, детский сад, больницу, кинотеатр, магазины, дом отдыха, жилые дома.
Суд
Была зима, снег лежал чуть не по пояс, и мороз был такой, что, когда во внутренний двор суда приезжал вагон-зак с подследственными, собаку не могли отогнать от машины, она грелась. Милиционеры на руках вынимали из машины седого старика и под руки волокли его, полуослепшего, на второй этаж в зал заседаний. Черное длинное пальто, черный берет и белые волосы — густые, длинные, нестриженые.
Когда Старовойтов, а это был он, больной и разбитый, исхудавший за полуголодный тюремный год, увидел для себя клетку, как загон для зверя, он лишился дара речи: мимо него пройдет вся деревня, в которой его все знали.
Если точно, свидетелей было 400 человек. Простоватые колхозники, давая показания, не подозревали, что их придется подтверждать в суде. И главное, они думали, что председатель уже не вернется.
А он вот — недавно любимый и любящий их всех, в клетке, беспомощный. Это была народная драма. Женщины плакали, мужчины давали обратные показания.
— Но вы же на следствии совсем другое говорили! — кричала судья Чмара.
— Нас запугали.
Кроме свидетелей, в зале почти никого не было. Колхозники боялись идти. В деревне оставалось 50 следователей, они контролировали настроение в колхозе.
На суде побывали представители ОБСЕ, американского посольства и замполит колхоза «Рассвет».
— Я замполита из клетки не видел, — говорит Старовойтов. — Я дальше четырех метров не вижу. Мне рассказали потом.
Чмара вела заседание вдохновенно, с видимым удовольствием.
Единственный мужичок подошел вплотную к клетке, тоже всплакнул и через прутья сказал: «Держись, Константиныч, держись».
Суд длился полгода. Зимние холода сменились жарой.
Таня:
— Чмара ни разу не разрешила мне покормить в суде мужа. Другим можно, а мне нет. На улице майская жара 38°, а Чмара не разрешает мне Сергея переодеть. Сидит в зимней куртке, зимних сапогах, пот градом. Я уже попросила Смоленцева, зама Глуховского, он разрешил.
Чмара приговор читала 2,5 часа, закончила в первом часу ночи.
Сергей выслушивал приговор, стоя в наручниках. Почему не сняли — по закону? «Это конвой закон нарушил», — ответила Чмара.
Сергей хотел в последний год попасть под расконвойку, на поселение — ему обещали. Но не отправили: есть родственники за границей. Родственники — это его мама в России, инвалид 1-й группы.
* * *
Адвокат Стремковская заявляла отвод составу суда. Заявление отклонили. Ходатайствовала об изменении меры пресечения Старовойтову. Куда он убежит? Полуслепой старик, даже если бы его отпустили прямо из зала суда, до дому бы не добрался. Чмара не только отклонила и это ходатайство, но и написала на адвоката жалобу: мешает процессу. Коллегия адвокатов объявила Стремковской выговор.
Вера Стремковская:
— Старовойтов мне сказал, что мои жалобы тормозят суд — так ему заявила Чмара. «Так бы мы быстро все провели и отпустили вас на свободу». Несчастный Василий Константинович поверил, перед приговором отдал жене зубную щетку, пасту.
Обвинение Надежда Филипповна зачитывала долго, законопослушный Старовойтов стоял, сколько мог, а потом, чтобы не упасть, вцепился в железные прутья и так висел, как распятый, дослушивая приговор — лишение свободы.
В СИЗО пообещали, что если не будет никаких жалоб на приговор, то Старовойтова условно-досрочно освободят. Жалоба была уже отправлена, но адвокат Стремковская отозвала ее, чтобы воспользоваться обещанием и дать возможность выйти Старовойтову на волю хотя бы на пару месяцев раньше.
Нет. Опять обманули. Отсидел день в день два года. То есть, как всегда бывает в сомнительных случаях, практически ему оставили то, что он уже отсидел (год под следствием, полгода под судом).
* * *
Старовойтову говорили, что если он обратится к Президенту Белоруссии с прошением о помиловании, то его освободят. «Я добрый», — сказал Президент о себе перед телекамерами.
Гордый старик прошение писать не стал.
Снова дома
Вернулся. Жив.
Перед самым возвращением белорусское телевидение снова показало документальный фильм «Падение», доносы алкоголика Евстратова. А главное, снова был учинен обыск в доме. Брать было уже нечего, забрали зимнюю шапку Василия Константиновича.
Мы сидим в его холодном доме (все дома перестали отапливать) — две лавки принесены из бани, стол на трех ногах, постель, из чего-то сделанная. Он в валенках, в телогрейке. Со дня освобождения прошло полтора месяца, я у него первый журналист.
Он рассказывает, как приезжали к нему недавно представители Международного Хельсинкского комитета и ОБСЕ.
— ОБСЕ мне здорово помогло, они и в СИЗО были, и в тюрьме, и на суде. Сейчас предложили медицинскую помощь в Европе или в Прибалтике. Но у меня в справке об освобождении штамп: подпадает под надзор милиции. Мне из деревни отлучаться нельзя и даже по деревне ходить — до определенного часа, регулярно отмечаться у участкового.
ОБСЕ направило запросы. Получило ответы зам. генерального прокурора Снегиря и начальника Главного управления милиции и общественной безопасности Кузина словно под копирку: никакого надзора за господином Старовойтовым нет…
За полтора месяца свободы он ни разу даже не вышел на крыльцо.
— Нет, не потому, что обижен на людей. Я их люблю какие есть. Их надо тоже понять, им же жить надо. Да и потом, их просто превратили в идиотов, их мозги разрушили, и они перестали нормально мыслить. Ну как я могу упрекать Г…ву? У нее онкология, ее перед тем облучали, и тут — на допросы. Боялась. Их понудили, заставили. Это не я из-за них, а они из-за меня пострадали. Был бы кто другой в «Рассвете», колхозников бы не тронули. Это я был нужен власти. Если хотите, я и перед Лукашенко, наверное, в чем-то виноват. Надо было мне к нему зайти и изложить свои позиции. И он на прямой вопрос дал бы прямой ответ: что можно, что нет. Собрался ведь пойти, но подумал: могут и не пустить, ему обо мне уже многое нашептали. И потом… он мог не знать всех подробностей драмы.
Удивительно мудрый и добрый старик. Единственный раз не сдержался:
— Всех прощаю. Кроме Чмары. Есть люди, которые получают удовольствие на уровне сексуального, когда видят раздавленного ими человека…
— Кто-нибудь звонил, поздравлял с возвращением?
— Руководители хозяйств из России, с Украины, из Прибалтики. А из наших, белорусских, — никто, ни один.
— Ну а народ-то, как сейчас?
Валя:
— Встретила недавно Скудную (помните, кричала: «Посадили и правильно сделали»?), она меня обцеловала: «Как там Константиныч? Привет ему передавай».
Старовойтов:
— Люди теперь просятся в гости — угощаться, водки выпить. Я всех пускаю.
Да, идут. Поздно вечером, когда совсем темно, они идут тайком друг от друга, несут Старовойтову колбасу, мясо, сало. Один человек принес ведро клюквы. При мне пришли муж и жена Оспины — Володя и Валя. Принесли домашнее вино.
Обычный крестьянский разговор. Хозяин предлагает тост за гостей. И Валя, жена Старовойтова, поднимает бокал, только очень грустная при этом, тихо говорит Оспиной: «Ну что же вы тогда, на собрании-то, а?.. Бросили Константиныча». «У меня есть совесть, — тихо, подавленно отвечает гостья. — Просто я испугалась».
Володя Оспин (при Старовойтове — главный энергетик), словно речь не о них, разговор перевел:
— Я знаю, что, если со мной что случится, Константиныч меня не бросит. Он у нас шестерых из тюрьмы вытащил.
— А вы за кого тогда голосовали? — не удержался я.
— Я… воздержался.
— Удобно. Идешь по улице, трое бьют одного, твоего товарища, а ты идешь мимо — воздерживаешься.
— Больше этого никогда не повторится. Люди поняли.
Вступил неожиданно Старовойтов, очень мягко:
— Сударь, — обратился он к Оспину, — завтра вас попросят под моим окном виселицу поставить. И вы поставите, и скамейку из-под моих ног выбьете. Но я заранее прощаю вас.
* * *
Ночь, мы втроем.
Он:
— Красивый дом, хорошая земля. Здесь можно жить и красоваться. Народ народом, а люди везде есть.
Она:
— Все-таки надо было начинать с церкви, а не с дворцов. Нужно души строить в первую очередь. Не может быть земли без Бога.
Могилевская область — Москва
2004 г.