Из страны детства

                Перед тем, как уйти, отец еще раз остановился у дверей. Мне очень хотелось, чтобы он взял меня на руки и подбросил высоко к потолку, так высоко, чтобы замерло дыхание. Отец часто так делал. Но он стоит молча и смотрит на меня. Смотрит, смотрит…

                Это было 23 июня 24 года назад. Он обещал вернуться, когда разобьет фашистов, и я ждал его каждый день.

                Когда мать садилась за стол писать письмо, она спрашивала у меня: «Что от тебя передать папе?» Я всегда просил: «Дай, я сам напишу». Мне было четыре года, и я не знал ни одной буквы, но мне очень хотелось написать на фронт. На листе бумаги я аккуратно выводил какие-то черточки, палочки, крючки. Я был уверен, что у меня все получается так же, как у взрослых. Мать брала мои каракули и очень серьезно читала: «Здравствуй, дорогой папа. Я тебя все жду и жду. Когда же ты вернешься? Напиши мне письмо…» Иногда она, увлекшись, читала больше того, что я хотел написать, и тогда я немножко сомневался:

                — Правда, у меня так здорово получилось?

                — Правда…

                Когда с фронта приходило письмо, мама показывала его мне, делила непонятные мне строчки пополам и говорила:

                — Вот до этого места папа мне написал, а дальше — тебе. Вот послушай, что он пишет: «Получил от тебя письмо. Очень хорошо, что слушаешь маму. Будь умницей. Я скоро приеду, обязательно вернусь, вот только немцев разобьем…»

                Иногда над нашим маленьким городком, затерявшемся в лесах Кольского полуострова, с тревожным ревом пролетали немецкие самолеты.

                А потом опять все было тихо. Даже не верилось, что где-то идет война, рвутся снаряды, гибнут люди.

                Нам было по 6—7 лет. Мы играли в войну, разбивали самых непобедимых врагов и жалели, что нас нет там, на взаправдашней войне. Каждый из нас был уверен — появись он там, где сейчас трудно, и фашистам — конец.

                Ели сырую картошку, чтобы не заболеть цингой. Иногда здорово хотелось чего-нибудь вкусного. Мать говорила:

                — Потерпи, вот кончится война…

                — И конфеты будут?

                — Будут, обязательно будут!

                Скорей бы уж конец. Хочется конфет!

                А потом война кончилась. Я проснулся рано утром от того, что в комнате было шумно, радостно, весело. Мать подбежала ко мне:

                — Сынок, родной, праздник! Нет больше войны!

                Наконец-то.

                — Ну, беги за конфетами!

                Все засмеялись, а я снова отвернулся к стене. Было еще очень рано и хотелось спать.

                Таким запомнился День Победы.

                А конфет еще долго не было. Были карточки, хлеб по ним, еще был голод. Но было уже легче. Распахивались понемногу окна навстречу весеннему солнцу, первым послевоенным радостям — возвращались домой фронтовики.

                Первым послевоенным летом мы уезжали из Умбы. Уезжали вдвоем с мамой. Приходили прощаться наши знакомые.

                Я помню, как впервые увидел немцев. Это было в 1946 году. Мы ехали на поезде. За окном проплывали новгородские леса. Мать вдруг сказала:

                — Смотри, сын, вон они — немцы…

                Я на секунду замер, не решаясь сразу взглянуть на страшных чудовищ-людоедов. Но чудовищ не оказалось. На поваленном дереве сидели оборванные, небритые, какие-то жалкие люди. Неужели такие вот маленькие, жалкие люди могли принести с собой столько горя? Я смотрел на них и удивлялся, у меня не было ни страха перед ними, ни злости, ни гнева — только удивление. Потом я увидел, что оставили эти люди.

                Старая Русса просматривалась насквозь. В растерзанном городе чуть теплилась жизнь. В старой израненной, но каким-то чудом выстоявшей церкви на Соборной стороне показывали иногда кино. У входа проверял билеты парень. Вместо ноги у него торчала грубая деревяшка.

                Мы ходили учиться в холодные классы. Носили книги в военных ранцах. Высшим шиком считалось носить танкистскую шапку или пилотку с маленькой красной звездой.

                Потом в городе появился автобус. Он колесил в одиночестве по городу, останавливался, где попало, набирая пассажиров по дороге. Иногда шофер в гимнастерке с орденскими ленточками катал нас, ребятишек, бесплатно.

                Город уже начал оживать, чувствовалось дыхание вернувшейся жизни, а война еще долго давала о себе знать.

                За городом слышались разрывы снарядов. Война еще продолжала уносить человеческие жизни. Чаще всего жертвами становились неосторожные, любопытные мальчишки. В соседнем четвертом «Б» учился Валька Смирнов. Его старший брат погиб на войне. Вальку все время тянуло к патронам и снарядам. Сначала ему оторвало пальцы на левой руке. Потом оторвало руку.

                Судьба долго щадила его, но он был слишком мал, чтобы до конца все понять. Мертвого Вальку нашли в поле за городом. Он погиб от разорвавшейся гранаты.

                Шел уже 1950 год, а мне все еще казалось, что война окончилась только вчера.

*   *   *

                …Я очень хорошо помню войну, хоть и не видел ее, хоть у меня нет ни одного шрама. А как же тем, у кого и сейчас еще ноют раны, кто и сейчас еще во сне бросается в атаку…

                Мне тоже иногда снится война. Отец смеется и подбрасывает меня высоко-высоко, к самому потолку, и у меня замирает дыхание. И тогда я просыпаюсь.

1965 г.